…меня встречает Арфаген – недоверчиво, настороженно, его арфы молчат, и я понимаю, что мне нужно быть очень осторожной, чтобы этот город, раскинувшийся на целую планету, принял меня…
– Вы видели газету?
…
– Да-да, вот такую, плоскую, часто меняющуюся…
…
– …где она теперь?
…
– …как вы убили её?
…
– Мы можем увидеть тело?
…
– Простите, мы не знали, что вы убиваете… вот так…
Вернуть из небытия то, что было в небытие.
Высасывать прошлое. До конца. Дочиста. Каплю за каплей. Горькое прошлое, обжигающее прошлое, леденящее прошлое. Прошлое, замкнутое в неразрываемый круг —
…(Арфаген, Вавилондон, Зимайя, Мозгипет)…
…меня омрачает…
…величайшей битвы…
…свидетельницей гибели многотысячелетней…
(Нет имени) хватается за последнюю ниточку, которая обрывается пустотой, началом начал, землей, от которой едва ли остался хотя бы прах. (Нет Имени) выискивает, высчитывает, где сейчас могут быть эти обломки, в рукавах каких галактик далеко-далеко… Найти, добраться, выискать, узнать правду, которую не знает даже сама газета…
Газета превращается в бумажный самолет, чтобы спикировать в атмосферу, тут же перелистывается в птицу, чтобы лететь в вышине. У самой земли газета машет крыльями, опускается на безжизненную пустыню, думает, в какую фигуру ей сложиться дальше, сначала становится чем-то четвероногим, потом пытается встать на две ноги, тут же падает, летит, подхваченная ветром, наконец, сворачивается во что-то на колесах, едет по пустоши. (Нет Имени) появляется из пустоты, покачивается в мертвом воздухе, зорко следит за бескрайней равниной, пытаясь выхватить хоть что-то кроме пустоты, хоть какое-то напоминание о том, что было здесь бесконечно давно.
Газета останавливается, замирает на невысоком холме, одна страница складывается в башню, вторая пристраивается часами, третья страница превращается в крестообразный собор, четвертая сворачивается куполом, пятая долго не знает, кем ей стать, пытается изобразить телефонную будку, не может. Страницы шуршат дальше, складываются в марширующих гвардейцев, в корабли, плывущие по морям, по волнам в дальние страны, корабли становятся воинами, которые сражаются с живущими на далеких берегах. (Нет Имени) пытается изобразить четырехмерные часы на башне, причудливые мосты, перекинутые через вселенную, корабли, под всеми парусами плывущие в пучины космоса.
Газета летит дальше, машет страницами, (Нет Имени) торопится за ней, – газета спешит, боится не успеть, ведь нужно показать так много. Страницы сворачиваются башнями Кельнского Собора и колоннами Венской Оперы, расстилаются заснеженными вершинами гор, плывут бумажными корабликами по пустоши, где когда-то была Венеция, извиваются Китайской Стеной, скручиваются храмами Мьянмы. Страницы летят журавлями в осень, порхают голубями по площадям, кружатся осенними листьями, скачут боевыми конями, сворачиваются в рыцарские доспехи, рубят друг друга в пух и прах. Газета торопится, разворачивает прошлое страницу за страницей в глубину веков, летит боевыми самолетами, узко-узко сворачивается в дула танков и пулеметов, складывается звездами-сюрикенами, комкается в скелеты убитых солдат, развевается боевыми знаменами. (Нет Имени) не нравится, он не хочет сворачивать из пространства смерть и кровь, он (она, оно, они?) не хочет читать газету, но понимает, что должен (Должна? Должны?) прочитать до конца. (Нет Имени) не верит, перелистывает страницы, не понимает, почему все одно и то же, одно и то же, это ведь разные страницы, разные эпохи, почему снова и снова все те же слова, за которыми последует смерть и кровь.
Темнеет.
Небо ощеривается звездами.
Газета хочет сложиться в кресло, в кофейник, в чашечку кофе, в сидящего человека, а пятый лист чтобы был газетой, надо же что-то читать – но на этот раз что-то не клеится, газета как будто забывает, как ей сложиться. (Нет Имени) тоже не в себе, изгибает пространство то туда, то сюда, не знает, в какую фигуру сложить. (Нет Имени) и газета задумываются, что делать, как-то нужно сложиться в другую историю, которая пойдет совсем иначе, где не будет поля, усеянного мертвыми костями, и сожженных дотла городов, канувших в небытие. Листы вертятся, складываются во что-то невообразимое, беспомощно рассыпаются. Все смотрят на пятый лист, смотрят со странной надеждой, что он что-то знает, что-то придумает, свернется во что-нибудь невероятное – а кто его знает, а вдруг…
Запекурица с декорицей
Страница 461
…нет-нет, уважаемый читатель, все правильно, в книжке четыреста шестьдесят страниц, как вам и было обещано, вы не торопитесь в типографию претензии писать. Это мы уже сами тут собрались, когда книжка кончилась, вот и получилась еще одна страница, которой обещано не было.
Да вы располагайтесь, уважаемый читатель, я же вижу, вам давно хотелось с нами вот так посидеть в конференц-зале буквечного города. Вот и устраиваетесь, и ампирожкров попробуйте, вы все думали, каковы на вкус, вот и узнаете… Кажется, еще о чем-то спросить нас хотели… Не помните уже? Ну конечно, столько страниц прошло… ну да ничего, вспомните еще, может быть…
Как мы рады вас видеть, вы даже не представляете. Вы сами понимаете, читатели к нам редко заглядывают, книжек-то сейчас как звезд на небе, нашу полтора человека прочитали… Так что мы каждого гостя привечаем, можем себе позволить, мы же не какие-нибудь, которые миллионными тиражами, у которых от читателей проходу нет, мы и за стол усадим, и ампирожков положим, и молокофе нальем, или вы далекофе предпочитаете?
Собственно, вы извините, что мы так… вы думаете, мы просто с вами посидеть, пообщаться хотим, а у нас тут свои цели… Мы про Кейстоуна поговорить хотели, да-да, про него…
Вы понимаете, что получилось-то, вот мы все как один знаем, что он виноват, что это он все устроил – только доказательства ни одного нет, понимаете? Он как предвидел все это, честное слово, что ни фотографий не осталось, ни записей никаких в газетах, ничего. Будто и не было его вовсе. Странно, вроде человек такой тщеславный, только что памятник себе на площади не поставил – и нате вам, и ничего…
Так что мы никому ничего не докажем. Вот так вот в других городах спросят – а что было-то? И мы начнем рассказывать про какое-то массовое помешательство, как мы все от мала до велика оставили свои уютные домики (ну, у кого как), свои огородики, свои уютные клумбы (у кого как), свои посиделки по вечерам в баре, – чтобы поднять головы к звездам, бросили свои дома, бросили все, чтобы подняться в черные пучины космоса… А когда будут спрашивать, с чего это вдруг нам такое пришло в голову, как помешательство какое-то массовое – мы ничего не ответим, ничегошеньки-ничего. То есть, мы можем сколько угодно показывать на Кейстоуна, но тот только недоуменно разведет руками, а я что, а я ничего, с чего вы вообще взяли, что я в чем-то виноват? Это потому, что вы в добротных домах живете, а я в руинах родового поместья, да? Или потому что вы только в детстве о чем-то великом мечтали, пускали что-то летающее с крыши, потом увязли в своих пирогах-ремонтах-именинах-галантерейных лавочках с девяти до шести, а я как проклятый перестраивал свой Кейстоунский замок в межпланетный корабль, они не смогли, а я смог, вот и завидуют…
…так что ничего мы не докажем, ничегошеньки-ничего. Вся надежда только на вас.
Да-да, вы не ослышались.
На вас.
Вы извините, что мы вас так в свои дела вмешиваем, мы понимаем, вы книжку открыли, почитать, полистать, отдохнуть… а мы тут помощи просим. Но вы вроде как и сами нам помочь хотели, мы сколько раз видели, как вы к нам просочиться хотели, заорать на весь зал, не верь ему, он врет, или скрутить руки за спиной Кейстоуна, написано же, что он крепким телосложением не отличается…
