Джон чувствует себя неуверенно — он давно не брал в руки бас, ему кажется, что он успел забыть всё на свете и придётся учиться заново. Fender Precision Bass Black Finish была с ним на протяжении одиннадцати лет, это одна из его последних гитар и, по правде сказать, любимая. Ему всегда нравился Fender за плотность звука и его универсальность. У гитары четыре струны (Джону на самом деле никогда не нравились пятиструнки). Но несмотря на все опасения, бас привычно ложится в руки. Может быть, он давно не играл, но всё же пальцы помнят расположение струн.

Фредди отчего-то медлит. Он замирает прямо перед фортепиано, боясь пошевелиться. Он уже свыкся с мыслью, что всё вокруг настоящее, он принял реальность и осознаёт, что ему чертовски повезло, но память — подлая штука. Он хорошо помнит, как в последний раз выходил из студии, помнит, как в последний раз прикасался к фортепиано, он хорошо помнит, как в последний раз пел. Фредди даже не мечтал, что ещё когда-нибудь он сможет испытать всё это, пережить заново, а потому просто стоит как идиот, не находя в себе силы сделать хоть что-нибудь.

— Фредди, — окликает его Джон, — мы рядом.

Этого хватает, чтобы почувствовать себя живым. Фредди вдруг замечает, что не одного его сковывает тревога. Он помнит, что Дики давно не играл, для него ведь прошла целая жизнь без музыки, наверное, ему сейчас куда тяжелей. Фредди улыбается, берёт себя в руки и мягко прикасается к клавишам, начиная проигрыш Bohemian Rhapsody.

— Ну нет, почему она? — стонет Брайан, услышав знакомые ноты.

Фредди смеётся, он чувствует такую легкость, что готов взлететь до самого неба.

— Потому что это моя любимая песня.

Брайан закатывает глаза к потолку. Он помнит, сколько нервов и бессонных ночей стоила им Рапсодия. Боже, они столько раз переделывали её, что в итоге эта песня не вызывала ничего кроме раздражения, сейчас он очень гордится этим произведением, потому что знает, что Фредди сотворил нечто поистине гениальное.

В воздухе бесшумно появляются круглые плоские сферы, то, что это именно микрофоны, становится понятно, когда они зависают по бокам, совсем рядом с лицами ребят. Когда Фредди навскидку пропевает первую строчку, микрофон прекрасно улавливает его голос и усиливает звук, он разносится словно отовсюду, и то, что Фредди слышит, нравится. Каким-то чудесным образом микрофоны не реагируют на музыку, каждый из них настроен только на голос своего «хозяина», так что какофонии (как поначалу боится Фредди) не случается.

Они прогоняют несколько песен, разогреваясь, пока потихоньку входят в ритм. Они немного не сыграны, так как не работали вместе уже слишком давно, но это легко исправить — им всего лишь нужно немного времени. Фредди поет второй раз в этой своей второй жизни, но голос слушается безупречно.

Роджер не может сдерживать трепета и восторга, когда Фредди вот такой, как сейчас. Роджер обожает его голос, он влюблён в своего солиста и готов слушать целыми днями. Роджер может узнать тембр Фредди из миллионов, отличить по одной единственной ноте, по полутону, поэтому он так не любил, когда кто-то пел вместо Меркьюри. Роджер впитывает в себя звуки дорогого сердцу голоса и чувствует себя таким уязвимым. Прямо здесь и сейчас он готов расплакаться от осознания того, что на сей раз это не запись, что Фредди поёт в живую. Тейлор может слышать, как иногда Фредди рвано вздыхает или импровизирует, вытягивая ноту на октаву выше. И каждый такой раз его сердце екает.

Они прогоняют еще несколько песен из последних альбомов, чувствуя в себе столько энергии и желания играть ещё и ещё, как, наверное, было только в начале семидесятых, когда музыка ещё не стала для них работой, а была только мечтой.

Никто из них даже не замечает течения времени, и только когда репетиция заканчивается и они оставляют инструменты в покое, становится ясно, что уже далеко не полдень. Вайнона предлагает им прерваться на ранний ужин или поздний обед.

Фредди чувствует приятную усталость, разливающуюся по всему телу словно тёплая карамель. Мышцы ломит, горло немного першит, а в голове блаженная пустота. Джон и Брайан двигаются медленно и устало всегда после репетиции, а Роджер слегка морщит нос. Фредди помнит, что он страдает от болей, если волосы долго стянуты в пучок. Буйная растительность у него на голове не терпела, да видимо, и сейчас не терпит никаких ограничений. Так что, когда они рассаживаются за любимый стол в своей любимой гостиной, Фредди делает то, что часто делал раньше: протягивает руку и стаскивает с волос Роджера резинку. Тот морщится, шипит, но не отстраняется, и Фредди знает — ему приятно, хоть и больно.

— Голова болит? — мягко спрашивает Фредди, когда светлые, лохматые пряди падают Роджеру на плечи.

— Угу, — устало тянет Тейлор, млея от ощущения длинных пальцев Фредди в своих волосах, и чуть откидывает голову назад.

Фредди чувствует его одобрение и с удовольствием запускает пальцы в светлые волосы, которые скользят по ним как шелк. Роджер сидит, закрыв глаза, и, кажется, даже не дышит, лишь слегка подается ближе к руке, и Фредди чувствует, как замирает его сердце от такой податливости барабанщика. В то же время он понимает, что это всё ничего не значит, это просто массаж, дружеская услуга, привилегия, которой он пользуется, чтобы трогать то, что никогда не будет его, в конце концов, он делал так всю свою жизнь, и сейчас это не имеет никакого другого подтекста, чем до этого.

Роджер находится на грани сна и реальности, до того ему хорошо. Он обожает, когда Фредди прикасается к нему так, у Меркьюри очень чувствительные руки, и Роджер часто шутил, что из него вышел бы прекрасный массажист, а Фредди всегда отвечал, что Роджеру повезло заиметь такого прекрасного массажиста в личное пользование. Так что Роджер полностью отдаётся ощущениям и на какое время даже забывается. Ему кажется, что они с Фредди остались одни в этом мире, и всё, чего он хочет, это чтобы Фредди не останавливался. Роджер влюблён в его прекрасные руки. Роджер счастлив.

Фредди настолько увлекается массажем, что забывает о Джоне и Брайане, которые сидят напротив и все это время тупо молчат. И лишь когда Роджер тихонечко и блаженно стонет, Фредди вдруг понимает насколько неловкая тишина в комнате. Стон Роджера бьет его по нервам так, что он отдергивает руки раньше, чем осознает, насколько странно это все выглядит.

Он и раньше делал Роджеру массаж головы, иногда прямо в студиях, и там было полно народа, но почему-то именно сейчас и здесь все это становится чересчур интимным, и Фредди не понимает, что тому причина.

Меркьюри чувствует себя растерянным, он не понимает, что сказать, чтобы развеять неловкость, и к его ужасу Роджер, похоже, тоже что-то такое ощущает. Неужели он тоже заметил, насколько вдруг все стало интимным и не похожим на то, что было раньше? От подобных мыслей Фредди почти паникует.

Роджеру неловко от того, что он забылся и позволил себе так расслабиться. Он не планирует показывать свои истинные чувства к Фредди кому бы то ни было из ребят, но если и дальше так пойдет, то скоро они и сами догадаются. Он с досадой смотрит в свою тарелку с полезной едой, желая выкинуть эту стряпню куда-нибудь, и пытается просто переварить и принять, что он только что чуть не спалился в который уже раз.

К счастью, вся эта ситуация длится недолго, потому что ребята спешат развеять обстановку и завести разговор.

— С чем бы ты хотел выйти на концерт? — спрашивает Брайан, и Фредди ему безумно благодарен: этот вопрос то, что сейчас нужно, чтобы привести его в чувство.

— Я бы хотел спеть то, что не успел, — отвечает Фредди, а в глазах у него на секунду мелькает грусть. Мэю удается отвлечь его, и даже Роджер уже не так напряжен, как секунды назад.

Брайан понимающе улыбается. Это больно для всех них. Последний альбом выходил уже без Фредди, им буквально приходилось лепить большинство песен по кусочкам, но это далеко не всё, что Фредди не успел. Они не выступали ни разу после восемьдесят шестого, Брайан уверен, Фредди хочет это наверстать.