– Вы поставили там видеокамеру.
– Ну да. Вроде того. Наблюдать повадки. Туяру спросите. Она этим занималась.
Ее глаза остановились на прозрачном пакетике в моей руке.
– Экскременты, – пояснила я. – Для анализа.
Она вдруг вскинулась:
– Вы что?! Думаете, мы его отравили?!
Я опешила. А лицо Айны было перекошено от бешенства.
– Совсем уже? Вы соображаете… – прошипела она.
Мне пришлось отступить на шаг.
– Уходите! Как вам… У вас хоть минимальный такт есть?
Мне захотелось фыркнуть: «А у вас – хоть минимальное представление о вежливости?» Но тут задняя дверь открылась.
– Мама!
Айна запнулась, только вперила в меня гневный взгляд. На пороге кухни стояла девочка-подросток. Черные косы, скуластое лицо, а глаза светлые – похожа и не похожа на Айну.
– Привет, Туяра. – Я отвернулась от Айны.
– Вы по поводу Ангела? – В голосе девочки слышалось отчаяние.
– Я из полиции, насчет кролика. Туяра, скажи, пожалуйста, тут в его домике камера…
– Да, я купила круглосуточную зоокамеру. Наблюдать. Вдруг Ангел что-то интересное сделает. Многие ставят камеры. – Туяра сбежала с крыльца. Шмыгнула, присела на корточки, так что ее косы махнули по соломе, сунула не глядя руку в угол. Медленно вынула пустую руку. На лице удивление. – Камеры нет. Но она точно была… Вчера утром была. Я проверяла, сколько заряда осталось в батарее.
Она растерянно посмотрела на мать. Растерянно? Или с подозрением? Лицо Айны не выражало ничего.
– Разберемся, – сказала я. – Это все поправимо. Скажи, пожалуйста, запись с камеры ведь шла на домашний компьютер? На твой?
Туяра помотала косами:
– Нет, это была недорогая камера. Мама против дорогих вещей.
Я заметила почти неуловимое движение Айны, и Туяра осеклась.
– Запись шла на флешку, ее надо было вынимать и скачивать.
– Как часто?
– Каждые сутки.
– Ты ее вынула? Сегодня, когда обнаружила, что кролик пропал?
Вдруг Туяра заплакала. Ткнулась лбом матери в плечо, зарыдала уже в голос:
– Это не я!
Айна обхватила ее, стала гладить затылок, а мне прошептала:
– Уходите. Как вам не стыдно!
Я взбесилась. Но постаралась говорить ровно:
– Прошу прощения, но я не очень понимаю, почему вы со мной так разговариваете. Если вы решили, что я настроена против вас или в чем-то вас подозреваю, то…
– Это не я взяла камеру!
– Я это уже поняла, – заверила я. – Я имею в виду…
– Да идите вы!.. Со своим поганым кроликом! – завопила Айна. – Оставьте уже нас в покое! – Обернулась на дом и во всю мощь легких гаркнула: – Томми!
Я чуть не подпрыгнула на месте. Ее крик полоснул меня по ушам. Вот это легкие, вот это связки. Крик, способный пересечь футбольное поле.
На пороге заднего крыльца в бликах солнца показалась тонкая мужская фигура, застыла в контражуре. Апрельское солнце так слепило, что лица мужчины было не разглядеть.
– Это наш учитель, Томми. Он все расскажет, – мрачно сказала Айна. – Не забудьте пройти через дезинфектор. Дверь с улицы.
Я кивнула и пошла за угол дома, к фасадной двери. Мужчина в доме – надо проходить через дезинфектор, правила никто не отменял.
Дезинфекционный бокс в доме у Греты и Айны был просторным, под стать саду и дому. Не то что крохотная клетушка у моего Лео. И я сразу подумала: а в нашу-то квартиру бокс как поместится? Ведь однажды же у нас появится ребенок, не государственный мальчик, а наш собственный ребенок, девочка, а у нее – воспитатель. Вот что нужно рассказывать всем молодым родителям: сколько новых расходов потянет за собой ребенок.
Я отодвинула стеклянную дверь, вступила в дезинфектор прямо в туфлях, как положено. Нашла вешалку, распялила на ней пальто: рукавами врозь. Ввела свой вес, рост и возраст, нажала на кнопку. Подняла руки, расставила ноги, чтобы вся поверхность одежды была обработана. Раздалось шипение, зажглись фиолетовые огни, пошел дым с едким ароматом лимонной травы. (У Лео дезинфектор пахнет иланг-илангом.) Черт, буду теперь весь день вонять этой штукой, зачем только они делают такие сильные отдушки?
Мимо прошла Айна, посмотрела на меня через мутное стекло почти брезгливо, как на таракана в банке, и скрылась в недрах квартиры. Шипение прекратилось, дверь раздвинулась. Я прошла в пустую гостиную, не очень понимая, что мне дальше делать.
Спокойное светлое пространство, большие окна без занавесок, нейтральные серо-бежевые цвета. Типовой диван, два кресла, журнальный столик, полки со старыми книгами, телевизор. Комната безликая, напоминает номер в отеле. Только пианино и расставленные на нем фотографии в рамках что-то могли рассказать про хозяев. На стене картина – московская улица, залитая солнцем, по которой гуляют мужчины под ручку с женщинами в легких платьях. Середина XX века, не позже. Я подошла поближе, стала разглядывать фотографии. Смеющиеся Грета и Айна на фоне моря – я так редко видела министра гендерной интеграции с улыбкой на губах. Айна с младенцем. Айна и Грета с двух сторон держат за руки девочку лет четырех. Айна с футбольным кубком в руках – лицо расслабленное, счастливое. Наша Грета, пожимающая руку согбенной и сморщенной Грете Тунберг, живой иконе.
– Вы хотите что-нибудь? Воды, чаю, цикория?
Я вздрогнула, обернулась на негромкий бархатный голос – и открыла рот. Передо мной стоял Мужчина Апреля. Том, учитель, 19 лет. Том. Томми. Как будто первоапрельский розыгрыш… Я так растерялась, что не могла вымолвить ни слова, застыла как вкопанная.
– Если можно, воды… – выдавила я наконец.
Томми принес два стакана воды, протянул один мне. Я взяла стакан, сделала два жадных глотка, подавилась, закашлялась.
Томми оказался выше, чем я думала, и куда красивей, чем на черно-белой фотографии из календаря. Глаза, про которые я гадала утром – серые или голубые, – были зелено-желтого цвета. Припухшие и красноватые, как будто он плакал. Но с чего вдруг? Не кролика же он оплакивает? Хотя кто их тут разберет… Мы сели подальше друг от друга: Томми – в кресло, я – на диван. Мужчины предпочитают держаться от женщин на безопасном расстоянии, если они, конечно, не служат конкубинами.
– Я вас знаю, – зачем-то сказала я. – Видела вас на календаре.
– Теперь его только слепой не знает. – Это уже сказала Айна, неожиданно возникшая в дверях.
Томми быстро стрельнул в Айну глазами, дернул бровью, но промолчал. Эти двое явно друг на друга злятся.
– Вы давно работаете в этом доме? – спросила я Томми.
– Полтора года. Сразу после школы попал сюда.
– То есть вы хорошо знаете семью?
– Можно сказать и так. – Он снова стрельнул зелеными глазами в Айну, которая, опершись о дверной косяк, рассматривала с непроницаемым лицом свои руки.
– Что-нибудь необычное в поведении домашних заметили в последнее время?
– Нет, пожалуй. Разве что Грета нервничала больше, чем обычно. И сильно уставала, работала допоздна, не высыпалась.
Айна, по-прежнему глядя на свои руки, резко спросила:
– А как еще могло быть перед выборами? Как, по-твоему, она должна была себя чувствовать? – Потом повернулась ко мне: – Это разве имеет хоть какое-то отношение к вашему делу? Занимайтесь тем, чем вам положено заниматься, вместо того чтобы лезть в чужую жизнь.
Томми встал:
– Я сварю цикорий, – и вышел из гостиной.
Я заметила, что он чуть заметно прихрамывает. Как странно: где мужчина-учитель мог получить травму? Разве что на пробежке… Айна продолжала стоять, прислонившись к косяку. Мы обе молчали.
Вернулся Томми с подносом, на котором уместились три чашки и тарелка с зерновым печеньем. Как только он вошел в комнату, мысли у меня опять спутались. У него на правой скуле тонкий шрам, на календаре я его не заметила. Или шрам заретушировали? Надо перестать таращиться на этого учителя, а то подумают, что я дурочка, загипнотизированная встречей с живым мужчиной месяца. Как будто никогда не видела знаменитостей. Чтобы отвлечься, я достала телефон, отсканировала печенье и откусила кусочек. Ни Томми, ни Айна ни к чему не притронулись.