Солли везет раз за разом. И по дороге в Берлин – опять везение – в вагоне поезда сопровождающая юного героя дама не проявляет должной бдительности и в темноте, стеная и вскрикивая, не замечает его страшного принципиального изъяна.

В Берлине Солли-Юп становится отличным курсантом, образцовым учеником, объектом сексуального интереса хорошенькой девушки (думаю, не стоит и говорить, что интерес этот взаимный), и даже строгий учитель, объясняющий студентам, чем отличается череп еврея от черепа немца, после недолгих размышлений квалифицирует Юпа представителем арийского типа. Солли почти сливается со своими новыми товарищами. Он даже, как и остальные, не может сдержать слез, узнав об окружении немецкой армии под Сталинградом.

Все было бы хорошо, и он бы слился совсем, если бы не его изъян.

Приспособившись избегать неприятных ситуаций (в раздевалке, у врача), Солли более всего озабочен отношениями с девушкой, которая страстно желает исполнить свой патриотический долг и родить стране нового солдата. Солли не заглядывает так далеко вперед, его интересует лишь начало процесса, но придумать он ничего не может. Хотя и старается. Зашивает проклятую кожицу в надежде, что она срастется, мучается, ходит враскорячку. А девочка, поняв, что от Солли ей ничего не добиться, выбирает для исполнения патриотического долга другого курсанта.

Так или иначе, война и сюжет близятся к завершению. Под пулями обеих сторон наш патентованный ариец перебегает к побеждающему противнику, к врагам-друзьям. И вот уже советский офицер допрашивает Солли. «Я не немец, – объясняет Солли офицеру, – я еврей». На что офицер ему отвечает вполне резонно: «Евреи – вот они», показывая на изможденных, в арестантской одежде, людей, только что выпущенных из-за колючей проволоки. И вручает одному из них пистолет: «На, расстреляй фашиста».

Пистолет уже поднят для выстрела, но тут из толпы освобожденных узников появляется человек, готовый вступиться за странного немецкого солдата, – это Исаак, потерянный в 39-м году на переправе брат Солли.

Сюжет завершается: обрезанные Солли и Исаак ночью, в дождь, под прекрасным небом, свободно, не боясь обнажить свои обрезанные органы, писают крест-накрест из противоположных углов кадра.

Сюжет исчерпан, но фильм еще не окончен.

В заключительном кадре мы видим настоящего Соломона Переля – титры сообщают, что после войны он поселился в Израиле.

Среди каких-то кустов на берегу стоит невысокий плотный мужчина. «Как хорошо и как приятно жить с братьями вместе», – негромко поет Соломон Перель, глядя с экрана в зал.

Этими словами – первой строкой 132 Псалма – заканчивается фильм.

Каждый из нас читал классические истории о приключениях юноши, выброшенного судьбой в большой и не очень дружелюбный мир. Величина мира и мера его недружественности, разумеется, менялись от века к веку. Но что за дело героям Самуэля Ричардсона и Генри Филдинга в их 18 веке, что за дело героям Диккенса в их 19 веке до проблем века 20-го? У них там и в 18-м, и в 19-м тоже хватало своего, и мы, открывая книгу, не взвешиваем на весах их тяготы, соотнося с неким нынешним эталоном страданий.

Истории эти можно было бы назвать, пользуясь выражением Томаса Харди, «романами характеров и среды». В зависимости от вкуса и особенностей таланта того или иного писателя, одиссея героя либо предлагала читателям картину общества, в котором они живут, либо рассказывала о развитии человеческого характера, прошедшего через испытания судьбой.

Не был этот сюжет забыт и литераторами 20 века, и даже молодое искусство кино не прошло мимо него.

В 1969 году Артур Пенн взялся экранизировать роман Томаса Бергера «Маленький большой человек», который, хотя и напечатан был всего за шесть лет до того, успел приобрести статус современной классики. В 1970 году фильм Артура Пенна был закончен и вышел в прокат.

С Джеком Креббом, героем Артура Пенна, тоже случается всякое. Он, сирота, попадает в плен к индейцам, ждет смерти, но становится полноправным членом их семьи, из индейца он опять превращается в бледнолицего, затем его усыновляет пастор (как говорит Джек Кребб: «Начинается христианский период моей жизни»), потом он – ковбой, вскоре – бизнесмен, и опять индеец…

Похоже, не правда ли, на эпопею Солли-Юпа Переля?

Кроме сюжетной близости, искушенный зритель, несомненно, подметит и сходные ситуации, развернутые в фильме «Европа, Европа» в довольно похожие эпизоды (я не боюсь ступать на скользкую тропинку сравнений, имея ввиду, что фильм «Маленький большой человек» – один из общепризнанных шедевров, и представить себе, что Агнешке Холланд не случилось посмотреть эту картину просто немыслимо). Я не собираюсь сопоставлять две картины эпизод за эпизодом, но один пример хочу привести.

В «Европе…» Солли-Юп за время одного только боя трижды меняет маску: он начинает его немцем, затем, разговаривая по полевому телефону с советскими солдатами, становится евреем, а затем опять немцем и даже немецким военным героем.

В «Маленьком большом человеке» вождь племени шайенов говорит Джеку, что никто его не осудит, если он останется в стороне от боя с белыми кавалеристами. Юный «индеец» отказывается от этого предложения и даже произносит патетическую тираду, но во время побоища трусит, паникует, бежит и, в конце концов, стирает со своего лица краску, становится белым.

В течение нескольких минут оба героя меняют маски на противоположные, иного цвета. И в том и в другом случаях мы имеем дело с эпизодами, несущими символическую нагрузку.

Что такое национальная самоидентификация?

Что чему предшествует? Ощущение себя частью какой-то национальной группы предшествует ли тому, что мы называем моралью, или нравственный закон, кантовский категорический императив – действительно та основа, на которой размещается вся целиком постройка нашей личности? Эта как будто бы довольно отвлеченная проблема, несомненно, волнует и Артура Пенна, и Агнешку Холланд. И в том, и в другом фильме она вплетена в самую структуру повествования, а Агнешка Холланд, даже завершив сюжет, не удовлетворяется эмоционально-образным ответом и заканчивает фильм однозначной декларацией.

Кажется, теперь самое время разобраться – что же хотела сказать нам режиссер фильма «Европа, Европа», с чем мы остаемся, посмотрев картину.

Первым делом стоит, вероятно, очертить границы.

Не вызывает сомнений, что Агнешка Холланд сосредоточила свое внимание не на «среде», а на «характере». Вряд ли эпопея Соломона Переля развернута чтобы сообщить нечто новое о годах фашизма в Германии, о предвоенной Польше или СССР. Наоборот, Агнешка Холланд, повествуя о скитаниях героя, рассчитывает на то, что обстановка нам известна; режиссер не объясняет, не исследует, не воссоздает быт, а его просто обозначает, рассчитывая на зрительское квалифицированное соучастие.

Итак, «среда» отпадает. Но, что странно, фильм «Европа, Европа» только с большой натяжкой можно отнести и к «роману характеров». Проблема в том, что характер героя не развивается. Герой все время играет кого-то. Играет прямо-таки по Станиславскому, с полным перевоплощением. Вступая в новую роль, он как бы девственно чист. Это удивляет и даже пугает – но таким Солли предстает перед зрителями, и, поверив режиссеру, нам остается лишь размышлять о причинах, породивших такого индивидуума. Связано ли это с неустойчивым положением человека на стыке культур – еврейской, немецкой и польской – человека, выпущенного из футляра механически воспринятого иудаизма и не нашедшего никаких опор; бесхребетного человека, попадающего в силовое поле сталинского или фашистского тоталитаризма? Или это особый случай, аномалия, психическое отклонение? Или, может быть, Агнешка Холланд полагает, что нынешний человек, человек 20-го века, вообще таков и нечему здесь удивляться?

Узнав, что Роберт (солдат, открывший его тайну) был до войны актером, Солли-Юп спрашивает: «А трудно играть других людей?» – «Это гораздо проще, чем быть самим собой», – отвечает Роберт.