Пока Борха выплескивает ей в ухо свою любовь, звук повторяется: один, два, пять, двадцать раз подряд. Прямоугольник окна заполняется липкими, желтыми, отвратительным градинами. Плотная туча заслоняет солнце. Пулеметная очередь, канонада, от грохота сотрясается стекло. Кармела кричит и пятится назад. Натыкается на компьютерный стол.

– …я так тебя хочу, я так тоскую по твоей… Кармела? Ты еще здесь? Что там за шум?

Кармела выключает телефон и говорит «подожди». Позже она поймет, что проделала эти действия в обратном порядке.

Шарнирная дверь, ведущая на балкон, вся покрыта мелкими липкими экскрементами. Кроссворд с заполненными клеточками, лишивший Кармелу вечернего солнца. Но девушку больше пугает не эта относительная темнота, а яростный шум, доносящийся с плоской крыши, – теперь он постепенно затихает. Кармела осознаёт, что это была не пальба, а что-то живое.

Хлопанье крыльев.

Шум затухает как убегающая волна. Отлив небесного моря.

Кармела протягивает руку и открывает окно. Балкончик и металлические перила покрыты кислотным снегом. Запах омерзительный. Маленькие птичьи какашки все еще трепещут, сползая по стеклу и по прутьям ограды, но Кармелу это не беспокоит.

Соседи тоже распахнули окна – то ли из-за упавших с неба бомб, то ли из-за шума. Из темных проемов высовываются головы, разинутые от изумления рты, тычущие в небо пальцы, но никто не выходит.

А Кармела выходит. Ступает босыми ногами по экскрементам с единственной целью – увидеть то, что с таким шумом уносится прочь от ее дома. Девушка смотрит на скрытое облаками солнце – нет, не там. Левее, к югу. Ступни ее скользят по вязкой массе. Кармела видит только стаю голубей – штук двадцать, ничего сверхъестественного; на ее глазах стая разделяется на две. «Видимо, они уже успели разлететься, – решает Кармела. – Их было больше, гораздо больше, и они разделились еще раньше, чем я вышла…»

– Ты видела? – спрашивает старушка из соседней квартиры, бледная, как при лейкемии. Соседка смотрит из углового окна, оно не так перепачкано. Дальше вдоль этой стены окна вообще чистые.

«Голуби собрались в кучу, опорожнились и разлетелись» – таков вывод Кармелы.

По улице, четырьмя этажами ниже, бегут люди.

Мобильник снова звонит. Кармела, чертыхаясь и оскальзываясь, пачкая ногами пол, возвращается в гостиную. Сжимает зубы и берет телефон. Кармела редко кричит. Редко скандалит. Редко оскорбляет людей. Ее личико прелестной куколки редко искажается гримасой ярости.

Теперь все это происходит одновременно.

– Борха, сученыш, оставь меня в покое! Ты понял?

Трубка молчит. Девушка тоже молчит.

– Кхм… Кармела Гарсес? – Незнакомый мужской голос.

Пунцовая от стыда Кармела разом возвращается к своему вежливому полушепоту:

– Слушаю.

– Мы не знакомы… Меня зовут Николас Рейноса, вот… Я был другом Карлоса Манделя.

– Да-да, – отвечает она пересохшими губами.

– Мне нужно срочно с вами встретиться.

Ей открывает дверь мужчина лет сорока пяти. Высокий и крепкий шатен с сединой у висков. В лице его есть что-то милое, комичное – и мужчина старается прикрыть это выражение сухостью манер. В его квартире на улице Мендес Альваро стоит запах краски, слышны крики, удары и какая-то толкотня, а фоном звучит Моцарт.

– Добрый вечер.

– Добрый.

– Я Кармела Гарсес. Простите, что так долго…

– Ничего страшного. Проходи.

Закрыв дверь за спиной у гостьи, хозяин кидается в комнату, к плоскому телевизору, где полицейские и штатские бегут по улице какого-то города, производя немалый шум. Мужчина нажимает кнопки «лентяйки» и оставляет моцартовское фортепиано звучать из колонки айпода в одиночестве.

Какое-то время он смотрит в немой телевизор, а потом оборачивается к Кармеле.

– Шоссе M-тридцать было забито под завязку. – Кармела до сих пор красная от спешки и до сих пор оправдывается. – Это была даже не пробка, а огромная парковка…

Она действительно провела два часа в идиотской пробке, тоскливо слушая вой сирен и новости о столкновениях полиции с манифестантами. Но Рейносу, определенно, не интересны ее личные обстоятельства.

– Да, – отвечает хозяин. – Перекрыли весь Пасео-дель-Прадо от площади Нептуно. Яростная манифестация в поддержку лондонской…

– Происходит целая куча всего.

– Да, целая куча.

Художник молча смотрит на нее. На нем перепачканная краской футболка, джинсы и голубые парусиновые туфли. Слегка выпирает брюшко, но руки тренированные, на рельефной мускулатуре проступают вены. Наверное, еще несколько лет назад этот мужчина следил за своим телом, вот только с возрастом привычка пропала. В хозяине дома все дышит силой и безалаберностью. Кармела являет собой полную его противоположность: серый брючный костюм, белый свитер, платочек на шее, туфли без каблуков, минимум макияжа – она кажется куклой, подтверждая прозвище, которое ей дали в школе.

Квартира представляет собой студию художника, подходящего к делу чуть более серьезно, чем любитель. Кармела замечает, что умелая перепланировка соединила гостиную с полукруглым застекленным балконом, так что здесь более чем достаточно света для мольберта и холста. Мебели немного, но к стенам приставлены картины – законченные эскизы.

– Так, значит, ты и есть Кармела… – произносит мужчина после долгого изучения.

Она кивает, все так же стоя на пороге, и ждет, когда хозяин скажет что-нибудь еще для поддержания беседы, но он ничего не говорит. Поэтому Кармела призывает на помощь Моцарта.

– Очень красивая музыка.

– Вторая часть фортепианной сонаты фа мажор Моцарта, номер двенадцать. Она нравилась ему, и мне она нравится из-за него.

– Ему?..

– Карлосу Манделю.

– Ах да.

– Почти все, что нравилось ему, нравится и мне. – Он пристально смотрит на девушку. – Почти все.

– Понятно, – отвечает она, предпочитая не заметить намека.

– Что-нибудь выпьешь?

– Нет, спасибо.

Повинуясь внезапному порыву, хозяин в два прыжка оказывается возле балкона и закрывает дверь. Кармела обращает внимание, что картина на мольберте еще сырая, но от порога ей видны только красные мазки. Возможно, художник писал эту картину прямо перед ее приходом. От густого запаха масляных красок у девушки кружится голова.

– Вы художник.

– А что, заметно? – Кармела робко улыбается в ответ на его колкую реплику, и тон хозяина становится мягче. – Давай-ка проходи и садись. И, мать твою, перестань уже мне выкать. Меня зовут Нико.

Кармела уступает наполовину: проходит, но не садится. Вокруг столько интересного! Картины на стенах и картины у стен. В рамах и без рам. Художнику нравится изображать людей и животных: девочек и ежей, тигров и дам. Стиль близок к примитивизму. В правом нижнем углу проставлена подпись: «НРейноса». А еще в комнате много фотографий, на них – картины и люди. Как будто для Нико зрительные образы – это источник жизни. Мандель запечатлен на нескольких снимках, на одном – вместе с Нико: мужчины улыбаются, указывая на картину – портрет самого Манделя. Хотя снимок не очень большой, Кармеле кажется, что портрет очень верный: художнику удалось отобразить белизну волос, острый взгляд и морщинистую кожу Манделя; фон картины – голубой.

За спиной раздается голос хозяина:

– Может быть, ты видела этот портрет в интернете. В свое время он широко разошелся.

– Что-то знакомое, – врет Кармела.

– Слушай, извини за вопрос, но… какие у вас были отношения?

Это уже похоже на допрос.

– Я стажировалась у него на кафедре. Писала работы под его руководством.

– Ясно. Когда это было? – Нико открывает ноутбук и ставит рядом с телевизором, в котором диктор о чем-то рассказывает над заголовком «Лондон: войска занимают улицы».

– Это было… Два года назад.

– Я спрашиваю, когда вы в последний раз виделись.

– Значит, так… Я его иногда навещала, иногда звонила, пока он… не поступил…