- Я иду,- сказал он, заталкивая камешек в подставку чернильницы. Потом немного посидел, разглядывая так и неоткрытый словарь, погасил лампу и побрёл на кухню, абсолютно запутавшись в паутине собственных мыслей. Голова полыхала, всё в животе ходило ходуном, а перед глазами плясала какая-то чушь.
Ужин оказался роскошным, с ароматным мясом в белом соусе, сыром, перемешанным с сочными шкварками, зеленью, хрустящими пирожками с нежной начинкой, серебряной посудой и скатертью, которую доставали из сундука раз в сорок лет. Таллукер сидел во главе стола, по левую руку от матери, дальше была тётка, которая, оказывается, приехала сегодня в полдень, ещё одна тётка, жившая на другом конце города, её муж с ухоженной бородой и сросшимися бровями, ещё какие-то люди, наперебой поздравлявшие его и пророчившие славное будущее... Таллукер кивал, улыбался, чувствуя, что губы бледные и улыбка получается постной, а сам тем временем обнаружил, что язык, на котором к нему обращались, был ему ничуть не понятней и не удобней лтаморского.
Сидя над тарелкой, он наблюдал за мошками, кружившими вокруг завёрнутого в бумагу фонарика. Пища с трудом ворочалась во рту, словно и она была на незнакомом языке, а уши раз и за разом жевали рассказ Тамокни - этот Тамокни года два учился в одном классе с Таллукером, сын ювелира, отличник, отчисленный за что-то развратное. Рассказ касался классификации морских янтарей
Оказывается, их разделяют на пять видов. Первым был Молочный - белый и непрозрачный, похожий на стеклянную форму, залитую белой водой; этот камень совсем прост и привычен, словно чашка коровьего молока и годен на что угодно. Вторым - Солёный, прозрачный и сверкающий, пахнущий морем, с оттенком лёгким и свободным, как воздух; пригодный на правильную геометрию подставочек, шаров и пирамидок. Дальше шли Лимонный - золотистый с зеленью и идеально круглый: незаменимый на ожерелья и кольца и сам себе на уме - и Медовый - сочный и яркий, годный на шкатулки, фигурки и подарки любовницам. Замыкал процессию морских чудес янтарь Имбирный или Горький - космически-тёмный, с крошечными искорками и такими насекомыми внутри, каких не встретишь даже во сне. От Горького пахнет всем сразу, он то тяжёлый, то лёгкий, не похож цветом ни на смолу, ни на песок, ни на древесину, почти не бывает правильной формы, и происходит, как предполагают, от упавших в море осколков звёзд.
Камушек, который дала ему девушка, был, видимо, горьким - пробуя жаркое, Таллукер даже ощутил его вкус, - и почти полностью отбивал аппетит. Есть не хотелось совсем, стол казался огромным невспаханным полем. Когда подали зелёное вино в небольших кувшинчиках, Таллукер попросился к себе - всё вокруг казалось вырезанным их бумаги, а к горлу подкрадывалась тошнота.
В спальне он долго смотрел в темноту, на ощупь пробираясь среди скачущих мыслей, а потом, не глядя, вытащил камешек, прильнул к нему губами и очень осторожно лизнул языком.
Камешек был ещё теплым.
III
В день экзамена мать вытряхнула из мешочка на его поясе все монеты, которые он не тратил, и насыпала туда на счастье морских камушков. Где-то в течение недели должен был вернуться отец, так что всё предвещало праздник. Попутно принесли письмо - в дом одного из компаньонов отца вернулись на каникулы две дочери, жившие в столичном пансионе: их мать очень интересовалась успехами Таллукера и просила разрешения захватить их с собой на торжественный ужин. Таллукер последней новости не воспринял: она прошла мимо него, словно мышь и сразу же юркнула в норку.
Гардероб сменился, теперь он выглядел скорее праздничным. Накидка была тонкого сукна и с серебряным воротником, новеньким-новеньким, не успевшим ещё потемнеть от солёного ветра. Пояс был тот самый, который молодой отец одевал на танцы, а на голову - лёгкая повязка. Даже сандалии были новые, из самой лучшей кожи, ещё не привыкшей что ей пользуется кто-то другой. Вот почему даже знакомые ступеньки аллеи показались ему редкостно неудобными.
Янтарь сидела на том же месте, но это не было повторением - словно птица, она, казалось, того и гляди вспорхнёт с шаткой скамеечки. Платье на ней было прежнее, оно совсем не обтрепалось, но не стало и чище.
- А ты как на свадьбу одет,- заметила она и подошла поближе, сверкая глазами из-под спутанных волос.
- Экзамен,- только и сказал Таллукер,- У меня экзамен сегодня.
- Кстати, камешек, который я тебе подарила - он у тебя с собой? Я ведь и не рассмотрела его толком.
- Он... нет, не с собой,- Таллукер схватился за мешочек, но вспомнил, что оставил камешек в тайнике,- Я потом принесу, если надо.
- Не стоит, у меня ещё есть. Пошли, посмотришь,- она схватила его руку и потащила куда-то за хижины, где под ногами хлюпала земля, и пахло почему-то вяленой рыбой. Остановившись возле заборчика, ограждавшего невесть что, Янтарь повернулась к нему лицом (губы - чайно-тёмные, намазанные, как небогатых мещанок, соком леопардового дерева вместо помады), обхватила его плечи ладонями и прижала губы к губам.
Так Таллукер в третий раз почувствовал этот вкус - вкус морских глубин, которые человек некогда не попробует. Он попытался отстраниться и вместе с тем хотел подождать ещё чуть-чуть, чтобы получше распробовать, а море зашумело уже и в ушах и весь мир качался, словно палуба в шторм - а руки течения опять волокли его среди рифов и топких заводей, не понимающего уже...
Потом была комнатка - видимо, в одной из этих хижинок - полупустая, с пучками сохнущих водорослей на стенах, глиняной лампой на полу и дверным проёмом без двери, выходившим прямо во дворик. Он на лежанке, а Янтарь раздевается, стаскивая через голову платье. Под платьем - точь-в-точь то же, что и на пляже, и даже в камешках мерцают точь-в-точь такие же огоньки, а потом она помогает раздеться ему, стаскивает пояс и повязку, открывая голову ветру, выбрасывает прочь сандалии, за каждую из которых можно купить десять таких домиков и берётся теперь за накидку, а Таллукер только помогает, облизывая пересохшие губы. Снова объятия и поцелуй; ему кажется, что в глотку потекла морская вода, а она уже отбросила накидку прочь и стоит теперь над ним на четвереньках, похожая на последнюю, самую сильную волну. "Она ведь одного со мной возраста",- думает Таллукер и выпускает мысль прочь вместе с выдохом.
- Не бойся, если не умеешь,- шепчет она в ухо и больше всего хочется, чтобы губы задевали щеку,- Море забирает только неумелых мореходов.
А потом она опустилась и он поплыл сквозь локти и колени, вдыхая, выдыхая, но не пытаясь бороться с течением. Лежанка была тесновата для любви, он чувствовал, что места не хватает, но не мог оторваться от губ и всплыть из огня, который легко и быстро пожирал любое неудобство. Это была добровольная борьба, горячий заплыв в тяжёлой морской воде и он с удивлением обнаружил, что не только возраст, но и рост неё совершенно такой же, словно они были нарочно так собраны, чтобы осознать, что родились в один день. А потом, когда часть, знакомая ему по снам, закончилась и пошла другая, пряная и незнакомая, он почувствовал, что теряет власть над всем - сами его мысли таяли и текли в незнакомом водовороте, а хижина словно вращалась вокруг своей оси, неторопливо покачиваясь на волнах прилива.
