I

  Рамук из Тощего Леса ("Книга бесконечных теней", глава VIII) утверждает, что Ринавва - единственный человеческий город, который, хоть и стоит на земле, но одновременно принадлежит к царству мёртвых. Возникший на двух границах - земли и моря и Пещер и Поверхности - он выползает на Побережье, словно огромная пёстрая ящерица: вместо челюстей у него Порт, обхвативший глубокую и уютную гавань, вместо спины - главная улица с двухэтажными домами, а на пологом холме, в подножье которого зияет чёрная нора входа в штольни, вытянулся небольшой хвост из сравнительно недавно, лет двадцать назад, построенных особнячков.

  Если смотреть оттуда, кажется, что городок может поместиться у тебя под мышкой, а все его жители знают друг у друга даже ногти на ногах. Но это вовсе не так: даже в те времена, когда новых домиков не было, страшные ринаввские истории ходили по всему континенту, достигая самой Маджолвы, и не одна армия делала здоровенный крюк, лишь бы не приближаться к её стенам из узорчатого песчаника. Совсем нестоличная (Ринавва приписана к Прибрежному Наместничеству), она прячет в каменных карманах извилистых улиц целые пригоршни загадочных историй и совпадений.

  Правда ли, что под таверной "Мокрый Кабан" зарыт в землю огромный якорь со стародавнего пиратского брига? Что камни для набережной добывали на одном из Седых Островов, который ушёл под воду, как только строительство было закончено? Что двести лет назад один рыбак нашёл во рту у пойманной ставриды золотую монету, на которой был изображён он сам? Ответов не существует. Каждый житель сам решает, верить легендам или сочинить свою собственную.

  Таллукер был сыном того самого купца, что перевозил камни для городской набережной. Когда отец пропал в джунглях Кипящего Берега, оставив вдове большой дом, стабильный доход и уважение всего города, он уже второй год ходил в школу при Канцелярии, упражняясь в лтаморском, юриспруденции, точных науках и каллиграфии. Учёба у него шла хорошо, поведение было примерным, а лицо таким грустным, что учителя забывали его похвалить, а перечисляя лучших учеников, называли вторым или третьим.

  Близких друзей у него не было, как не было и тайн от родителей - каждый вечер он возвращался из школы, обедал в огромной столовой с расшитыми драпировками и окном, занимавшем целую стену, потом отправлялся в свою комнату, выходившую окнами в сад и до ужина занимался, углубляя то, что знал и дополняя это тем, что было написано только в книгах.

  Геометрию, географию и историю он знал так, что мог бы надиктовать по памяти учебник, а на лтаморском готов был составить любое письмо, поздравление или завещание - при условии, что ему будет, что и кому завещать. После ужина он немного читал - от отцовских должников ему осталась порядочная библиотека - а потом ложился в кровать и моментально проваливался в сон, словно в чёрную яму. Снов, почти целиком копировавших его обычную жизнь, он не запоминал и потому часто в них путался: должно быть, две трети событий, которые он мог вспомнить, произошли с ним именно во сне.

  Праздничные дни означали визит в Храм Воды. Мать просила помощи и поддержки; Таллукер шептал положенные слова и смотрел, как бежит вода по цветным камушкам на алтаре. Богов он боялся, они были большие и непонятные, словно ветер или море: и даже в легендах появлялись неохотно, словно из жалости к беспомощному человеку, который за завтрашний день поручиться не может, не говоря уже про день вчерашний.

  После пропажи отца внешне он почти не изменился: всё так же сидел на занятиях и безукоризненно отвечал, когда его спрашивали, но дома уже не занимался, а просто лежал на кровати и считал щелчки ножниц в саду. Спустя два месяца всё прошло, он продолжал свои штудии, словно надеялся опять нырнуть в ту же самую реку, и даже когда полутора годами позже отец нашёлся и вернулся, разбогатевший вдвое и с отметинами на лице, какие островные племена ставят прошедшему на испытания воина, Таллукер не изменился, отражая внешний мир не лучше, чем разбитое зеркало. А ведь даже отец за это время стал другим: его огромные плечи, казалось, того и гляди разорвут рубашку, а в голове клокотали идеи насчёт торговых факторий, добычи изумрудов и целых садах редких фруктов, ни цветом, ни формой не похожие на те, что продавались в городе. Спустя всего месяц отец организовал ещё одну экспедицию, теперь уже на трёх кораблях, с уставным фондом, вдвое превышавшим годовой доход городского казначейства. Успехам сына он очень радовался, хоть их и не понимал, и даже верил, что Таллукер пойдёт дальше чем он, пусть даже и по другой дороге. И вот он снова исчез, но отсутствие теперь было не пугающим, а уютным, словно нагретое кресло, которое ждёт хозяина.

  В год сдачи экзамена (экзамен приходился на лето и его всегда сдавали в День Совы, когда даже звёзды не смотрят на землю) Таллукеру исполнилось шестнадцать. Все сведенья о его внешнем виде можно почерпнуть из "Записей о Предварительном (Пробном) Экзамене" - существовал ещё и такой, за месяц до основного и по тем же предметам; провалившийся на нём ученик доучивался ещё год и за удвоенную плату.

  Это был сухощавый паренёк среднего роста, с впалой грудью и глазами, цвет которых не помнила даже мать, в неизменно-чёрной ученической хламиде до пяток и с волосами, укороченными, по тогдашней моде, до плеч. Правая рука, всегда перепачканная чернилами, напоминала лапу леопарда, а на левой можно было разглядеть шрам, полученный, похоже, во сне. Говорил он громко и словно бы сам для себя, а ещё не любил виноград, потому что его мало есть - нужно ещё и выплёвывать косточки.

  День предварительного экзамена был солнечный и тихий, какие только на картинках рисовать. Осушив за завтраком кувшин молока (вино ему не наливали) Таллукер вышел через дверцу в воротах и зашагал вниз по улице: в одной руке бумага, а в другой - сундучок с письменными принадлежностями. На нарядном Кедровом мосту он посторонился, пропуская телегу с углём, и успел заметить, как по дну реки скользнула рыбка с крошечными плавничками цвета киновари. "Рыбка-Красные Плавники" подумал он по-лтаморски, и сразу почувствовал себя уверенней.

  Дальше спуск шёл по ступенчатой аллейке, обсаженной молодыми каштанами; в самом низу, возле выложенного камнем фонтанчика, Таллукер всегда замедлял шаг, словно боялся кого-то обидеть. Здесь, в тесном закутке главной Улицы, Порт, Главная и окраины перетекали друг в друга свободно, словно воды одной реки - напротив поднимался красный куб Уездной Канцелярии, двумя кварталами влево начинался Морской Рынок, а из-под холма, тихо-тихо, словно заболоченный ручеёк, полный тины и сонных лягушек, выбирались чумазые хижинки окраины, отродясь не наблюдавшие даже отблеска хоть какой-нибудь планировки, с изодранной одеждой на верёвках и замшелыми крышами, надвинутыми на самые окна. Истории про них ходили самые найжутчайшие, туда даже стража редко заглядывала, но сейчас, в тепле полуденного солнца, там нельзя было разглядеть ни страшного, ни интересного. Халупки себе и халупки, запущенные и на редкость безлюдные, с редкими огородиками и тесными загонами, в которых обитают, наверное, мелкие чумазые кролики. Здесь никогда ничего не менялось, даже ветер щадил эти ветхие деревяшки, а тоненькие деревца за шесть лет его учёбы так и не выросли и всё так же виновато глядели ему вслед, словно изменяясь за собственную никчёмность.