– Думаю, что мне следует узнать подробности, – ответил я, и в стальных глазах шефа промелькнуло облегчение.

– Я так и думал, что тебе понравится это предложение. Считай, место уже твоё, – он похлопал меня по плечу и предложил присесть и выпить. – Не представляешь, как мне жаль с тобой расставаться, но я человек слова. Говорил, что помогу тебе, значит, помогу…

Женька не приехал ни сегодня, ни на следующий день. Телефон тоже молчал, и я почувствовала, как камень упал с души. Всё разрешилось само собой. Или не само.

Возможно, Михаил поспособствовал этому. Даже наверняка. Нет-нет, а я проверяла сообщения, нет ли от него вестей. Хоть краткой строчки.

Но всё было тщетно. Что ж, как говорится, «ты ничего не ответил, но это и был ответ». На что я рассчитывала? Возможно, на объяснение, хотя бы длиною в три слова. Стало бы мне легче, получи я его «прости» вместо «я по тебе скучаю»? Не знаю, наверное, нет.

Отец приехал поздно вечером и снова прошёл в кабинет. Поступь у него сегодня была твёрдой и тяжёлой, я понимала, что это значит: не беспокоить.

Зато на следующее утро настроение у папы было отличным. Мы встретились за завтраком и заговорили о театре.

– Неплохо бы сходить вместе куда-нибудь. Я уже сто лет в театр не выбирался! – внезапно предложил он сам, и я оторопела.

Отец прав, он не был в театре несколько лет, с тех пор как умерла мама. Это она любила таскать его по культурным мероприятиям.

Однажды отец заснул на балете «Щелкунчик» и даже захрапел в самый драматический момент, чем вызвал у неё одновременно улыбку и желание уколоть супруга чем-нибудь острым да побольнее.

Поэтому предложение отца удивило. Он не любил и не привык наступать на горло собственной песни, а тут вдруг…театр.

«Самые большие драмы происходят в реальности, и они так буднично заключены в обыденность, что становится поистине страшно», – я слышала эту фразу в Штатах от одного малоизвестного драматурга, ищущего вдохновения на дне бокала.

Там я чувствовала себя живой, не скованной в доспехи чести и достоинства, которые должны сиять и не иметь ни единого тёмного пятна. Даже в тех местах, где никто не видит.

– Давай, – согласилась я. – Почему вдруг ты вспомнил о театре?

Я сделала глоток сока и посмотрела через стол на отца. Мы всегда принимали пищу в столовой, за столом, накрытым свежей скатертью.

Так любила делать мама, она приучила нас к этому ритуалу. После её смерти отец так и не смог нарушить ни единого её желания.

Он возвёл её на пьедестал идеальной женщины, безупречной во всём, хотя при её жизни иногда высказывал прямо противоположное мнение. Но так, не по-настоящему, ворча и отгораживаясь экраном планшета.

– На следующей неделе, шестого января, исполняется ровно тридцать лет, как я встретил твою маму, – отец тоже сделал глоток сока и твёрдо поставил стакан на место, но по голосу я слышала, как он нервничает. – Мне бы хотелось почтить её память таким вот образом. Если у тебя, конечно, нет других планов.

– Конечно, нет, папа. Я поручу Фрэнку выбрать для нас спектакль.

– Только, Марго, давай без этих, как там их она называла, «мудроногих»!

Вид у отца был такой, что он вот-вот сейчас рассмеётся. Я давно не видела его улыбающимся и ответила тем же.  Мама любила балет, а мы с отцом были схожи в отвращении к нему.

Я поймала себя на мысли, что жду от отца каких-нибудь известий от Михаила. Он часто говорил, что поручил ему то или это, что Миша зайдёт после обеда или на ужин. Но сегодня эту тему мы обходили стороной.

После завтрака я поехала навестить некоторых подруг и друзей, с которыми не виделась почти год или около того. И чтобы немного отвлечься, не смотреть на телефон, не вздрагивать, когда у кого-то рядом пиликнул сигнал сообщения.

Вернулась я около четырёх пополудни, Фрэнк заботливо принял у меня пальто и сказал:

– Я очень рад, что вы вернулись, госпожа. Господин Старицкий даже помолодел.

– Я тоже рада вернуться. Скажи, отец дома? Один?

Моё сердце замерло в предчувствии ответа. Один, конечно, один.

– Да, госпожа. Посмотрите, на вашем столе в спальне я оставил программы известных театров. Выберете спектакль, и я нынче же закажу билеты.

– Хорошо, спасибо. Есть я не хочу. Принеси наверх кофе, пожалуйста.

И, не дожидаясь ответа, взбежала по лестнице на второй этаж. Как давно я не была в московском театре. Кажется, целую жизнь.

Меня тянуло к драме, поэтому комедии отмела сразу. Как и новомодные постановки с сомнительным юмором. Отец такое не поймёт, а выслушивать его претензии – только настроение портить.

Вот, в театре имени Вахтангова дают «Евгения Онегина». Самое то!

Покончив с формальностями, я зашла в Фейсбук и ответила на сообщения. От Михаила по-прежнему не было вестей. И не будет.

Чего я ждала? Прыгнула в пропасть с открытыми глазами и приняла падение за яркий полёт. Впрочем, возможно, это он и был, и всё закончилось так, как должно было закончиться. Жёстким падением и сломанными крыльями надежды.

Надо ничего не ждать. Хорошо, что нет сожалений. У меня было ощущение, что я вырвалась из клетки, а на самом деле меня выпустили, чтобы подарить иллюзию свободы, потом нитка на лапке натянулась, и я была вынуждена вернуться.

Пусть так. Я ни о чём не жалею.

Перед сном я уже собиралась отправить Михаилу сообщение. Нейтральное, напомнить о себе, но потом решила, что унижаться не буду. Если ему не надо, то мне и подавно.

Гордость. Это качество мне привили в полной мере. Никогда не склоняла голову перед мужчиной, если того не требовали интересы семьи. И то временно.

Нечего и начинать, даже если в груди всё болит и разрывается. В том месте, где должно быть сердце.

Наутро я заказала себе вечернее платье для театра. Чёрный футляр для тела и для души.

– Ты уверен, что шестого января и на «Евгения Онегина»? – переспросил я в трубку, помечая в ежедневнике важную информацию.

– Совершенно уверен, Максим Дмитриевич.

– Хорошо.

Я нажал отбой и ненадолго задумался, рисуя на странице геометрические фигуры.

А потом набрал другой номер и попросил оставить билет на спектакль в театр имени Вахтангова на рождественский сочельник.

– Какое место заказать? Партер, амфитеатр, ложа бенуара?

– Нет, ложа балкона, максимально близко к сцене. Правая. И выкупи все места.

– Я понял. А если не будет такой возможности?

– Изыщи, – сказал я с нажимом, почувствовав раздражение.

Сейчас, когда меня от цели отделяло так мало препятствий, каждое из них воспринималось, как досадная помеха.

– Сделаю.

Как хорошо иметь дело с понятливыми людьми!

Итак, Старицкий взял с меня слово, что я не стану искать встреч с его дочерью до своего отъезда. Он планировался через месяц, в середине февраля.

Но мой покровитель, а я знал его хорошо, не будет брать с дочери такое же обещание. Просто потому, что считает предупреждение мне более чем достаточным.

Мы оба хорошо изучили характер Марго: она не станет искать расположение того, кто сам не стремиться к диалогу.

Правильно, я не нарушу данное слово, но и не попытать шанса на встречу не могу.

Мне хотелось её видеть. Пусть мельком и ненадолго.  Пусть даже это будет прощанием.

Возможно, мимолётный «привет», сказанный в лицо, ни к чему не приведёт. Может, она уже смирилась с тем, что я уезжаю, или посчитала это предательством. Бегством от ответственности. От неё и того, что могло родиться между нами.

В последнее время я часто об этом думал. Если нам хорошо вместе, почему мы не можем попытаться? Потому что мой отец убил мою мать? Но ведь «сын за отца не отвечает»?

Эти вопросы не имели ответа, поэтому я гнал их прочь. Сей  час главное – увидеть Марго и сказать ей, что уезжаю. В лицо сказать, не в сообщении. Надо сосредоточиться на этом. Всё остальное потом.