Всем своим видом Ирина выразила раскаяние. Впрочем, учитель быстро смягчился, отпил настой из стакана, который держал в левой руке и сказал:

– Хотя может быть, что оно и к лучшему. Кто его знает, что там на ней было? Вещица явно с Перекрестка, а оттуда какой только дряни не притаскивают люди. Иной раз не знаешь, с какой стороны и зайти.

Здесь учитель конечно прибеднялся. Перекрестком он называл Москву, а городские колдуны-самоучки вряд-ли могли преподнести ему что-то хотя бы похожее на сюрприз. Зато сам он… Ирина вытащила карточку из под стакана.

– Что, совсем ничего не осталось?

– Осталось… – Лесь опустился на табурет рядом со столом и ссутулился, став немного похожим на аиста. – В том-то и дело, что осталось, хотя не должно было. Кинжал-то твой обычно работает грубо. Это же кровь, хаос. Никаких ограничений силы. Либо ты сама лежишь без сознания, если сил не хватило, либо плетение в клочья. А здесь вроде как резинкой стирательной по рисунку провели и пеплом присыпали: что-то видно, но что изначально было – не разобрать. Я таких игрушек за свою жизнь повидал не одну и не две, но к чему была приспособлена именно эта, не знаю. Вообще-то серебро – это предмет для ведуна очень сложный. Заговорить его – все равно что по очень мягкому дереву резать, причем вместо резца у тебя мясницкий топор. Чуть посильнее нажал – начинай заново. Но если все сделал правильно, то результат того обычно стоит. Пулю, например, из серебра отлить – самое то, потому что на ней заклятье продержится очень долго. Талисман по той же самой причине лучше всего из серебра делать. Отлил в форме, наложил плетение, да и зачеканил по рисунку. Сто лет продержится, если кто нибудь его с перепугу не вскроет, потыкав острой железкой.

– Значит это талисман?

Лесь покачал головой.

– Эту штуку в бумажнике носили, рядом с деньгами. Это хорошо видно, след остался. С талисманом, или амулетом так не обращаются. Деньги сами по себе заклятье не снимут, но замажут рано, или поздно. Грязнее их ничего нет. И к случайному человеку она бы тоже не попала…

Он потер рукой подбородок и снова пожал плечами.

– Да леший с нею. Все равно сейчас это просто кусок металла. Там баня теплая. Пойдешь?

– Конечно!

Баню Ирина любила. У Леся она была такой, что после нее хотелось взлететь. У него даже булыжники в каменке были подобраны по породе, размеру и форме так, чтобы каменная пыль летела в воздух строго в нужных пропорциях, а пар становился мягким и не обжигал, а именно грел.

Девушка выскочила из сторожки, задев ногой развалившегося на крыльце, отдыхающего Серко и, стаскивая на ходу футболку, побежала к маленькому строению в углу двора. Камни и правда были горячими. Она плеснула на них полковша специального настоя на листьях (еще один секрет Леся), стянула шорты и забралась на полок, в поднимающиеся клубы пара.

– Здравствуй, Рыжая! – сказали снизу.

Она не пошевелилась, даже глаза не стала открывать. Подумаешь: банник вылез. Домашняя, безвредная нечисть. Безвредная, если его не обижать, конечно, но ссориться с ним Ирина не собиралась, а стесняться его отвыкла давным-давно. Стесняться, или бояться нечисти ни в коем случае нельзя. Им это нравится. Начнут специально пугать и ничего хорошего из этого не получится.

– И тебе не хворать, – отозвалась она.

– Штой-то ты ему тут принесла?

О себе банник, как всегда, говорил в третьем лице.

– Где?

– А вон, на лавке. В штанишках твоих смешных.

Выходя из дома, она машинально сунула серебряную визитку в карман. Банник ее заметил сразу. Интересно, из-за того, что это серебро, или по какой то другой причине?

– В лесу нашла. Непонятная штука. Взгляни, может и скажешь про нее что дельное?

Внизу послышался шорох, а потом оханье. Дверь приоткрылась и что-то вылетело наружу. Похоже, что это были как раз ее шорты.

– Ты чего? – спросила она.

– А ты чего? – в голосе банника звучала злость. – На што ему здесь это? Больше сюда не носи такое!

Она повернулась на бок и удивленно посмотрела вниз. Банник сидел в углу, надувшись и встопорщив бороду. На нее не глядел. Точно, злится!

– Ну прости уж! Я ведь не знала. А что это?

– Что-что… Не знаю, что. Но как увидел, так будто поленом по башке шандарахнуло. Его конечно поленом бить – только полено портить, но все равно нехорошо. Дурная вещь.

– Лесь сказал, что теперь это просто металл.

– Просто, да не просто! Хозяин тоже не все видит. Может, эта штука и не против него, а вовсе даже против таких, как мы. Мы – племя свободное, хотя и рядом с людьми живем. Заставить нас что то против воли сделать нельзя. Только уговорить. А это серебро… Оно как раз заставить может. Вернее, сейчас уже не может, но сила в нем еще есть.

Ирина обдумала его слова. Нечисть своенравна, это правда. Даже если и будет служить, то прямые приказы выполнит так, что потом пожалеешь. Силу они уважают, но авторитета добиться ой, как не просто, а уж подчинить… Что-то тут не так!

Вслух она сказала.

– Ладно тебе! Не злись. Говорю же: не знала я. У тебя веник хороший есть?

Вот такие просьбы банник всегда был готов исполнить! Вскоре Ирина буквально растеклась на горячих досках под ударами душистых веток. Она все еще думала о случившемся, но ни к какому выводу так и не пришла. А когда она наконец вышла из бани, ее уже ждал на крыльце Лесь.

– Вот что, ведьма… Похоже, что дело серьезнее, чем я думал. Одевайся, бери мой мотоцикл и лети в Кенигсберг… тьфу! в Калининград этот. Найдешь Зигфрида и покажешь ему свою находку. Если он тоже ничего не поймет, то гони в Казань, к Княжне. Вряд ли она этим заниматься будет, раз к ней ученик вернулся, но может и заинтересоваться. Все поняла?

– Ага!

– Немцу скажи… – Лесь замялся. – В общем погорячился я тогда, в Припяти. Когда… Ну ты помнишь. Извинись за меня.

Он поднялся и ушел в сторожку, а Ирина, справившись наконец с шортами, направилась к сараю, в котором стоял старый “Урал” с минскими номерами.

* * *

Она остановила машину у одноэтажного здания местной спортивной школы. Заглушила мотор, сняла шлем, повесила его на руль. Город встретил ее жарой и полным безветрием. После гонки по белорусским, а потом по литовским дорогам, после теплого ветра, продувающего насквозь, влажная духота облила ее горячим маревом. Футболка сразу промокла от пота, хоть выжимай.

Ирина толкнула дверь. Было не заперто, несмотря на воскресенье. Темный коридор вывел ее в небольшой вестибюль. Оглядевшись, она свернула направо, к двери с надписью “тренерская” и подняла руку, чтобы постучать.

– Заходи, Рыжая! – послышалось из комнаты.

Зигфрид сидел спиной к ней за обшарпанным столом, что то писал и между делом тыкал пальцем в кнопки большого японского калькулятора. Его белые волосы за время, прошедшее с их последней встречи, изрядно отросли, почти до плеч. Ирина присмотрелась и удивленно подняла брови.

– Что я вижу? Непобедимый Зигфрид красит волосы. Ну и дела!

Немец скептически хмыкнул.

– Меня побеждали и не раз. Победа и поражение – обычное дело для солдата. А волосы… Я, понимаешь ли, начал седеть. Видимо взрослею. Сказывается то, что впервые за долгое время я стал старшим на этой земле. Цвет у волос получается крайне неприятный, мертвый какой то. Пришлось подобрать краску. Но тебе это не грозит, ты еще совсем молода. Рад тебя видеть.

Он встал и повернулся. Крашеный дощатый пол жалобно скрипнул.

– Ух ты! Черный пояс!

– Да, Кодокан дзюдо. Его мне вручил Дзигоро Кано, еще до Первой мировой, вместе со свидетельством. Именно этот пояс. Забавно, но никто из тех, кто не так давно аттестовал меня и видел свиток, не обратил внимания на дату. Проходи, присаживайся. У меня в холодильнике есть фрукты. Сейчас принесу.

Он вышел. Ирина уселась на продавленный кожаный диван, подобрав под себя ноги. С интересом посмотрела на “иконостас” – коллекцию медалей и наград школы. Потом ее взгляд остановился на узкой двери, ведущей в… она восторженно вскрикнула. Когда Зигфрид вернулся, Ирина уже забралась в душевую.