– Как ты могла допустить это? Ты тоже лишилась своих костей благодати?

«Кости», не «костей». Она у меня одна. И это так жалко.

– Я пыталась помочь, но меня ранили.

– Это не оправдание. Ты должна была призвать свою благодать, чтобы она исцелила тебя.

Я смотрю на нее с открытым ртом, совершенно не зная, что сказать. Мое тело покрывает засохшая кровь, а сил едва хватает, чтобы держаться на ногах. Благодать, полученная от саламандры, возможно, и ускорила мое исцеление, но полученные под Кастельпонтом раны оказались слишком глубоки.

– Простите меня.

Она качает головой и начинает расхаживать по двору. Ее платье взметается у ног при каждом шаге. Я едва узнаю женщину передо мной. Она совсем не похожа на хладнокровную и собранную matrone, которая правит нашей famille.

– Это твой знак? – Ее наполненный яростью крик эхом отражается от стен пещеры.

Я вздрагиваю, хотя она явно обращается не ко мне. Я не знаю, о каком знаке говорит Одива, но ее глаза цвета оникса обвиняюще смотрят в землю.

Через пару мгновений трое старейшин – Дольсса, Пернелль и Роксана – выбегают во двор из разных туннелей. Их волосы и одежда перепачканы, а в глазах светится настороженность. Оказавшись во дворе, они тут же скользят по нему взглядом, словно выискивают опасность.

– Все в порядке, matrone? – спрашивает Дольсса.

Одива сжимает в кулаке кулон из красного драгоценного камня – или что-то подобное, что она прячет под вырезом своего платья.

– Нет, не в порядке.

Она с трудом втягивает воздух и ослабляет хватку.

Взгляд Пернелль устремляется ко мне и останавливается на моем измазанном кровью лице.

– Аилесса… что с ней?

– Она жива, – отвечаю я.

Прошу, Элара, пусть это окажется правдой.

– Но ей нужна наша помощь, – добавляю я, а затем рассказываю им короткую версию произошедшего.

Matrone сжимает руки и вновь принимается расхаживать по двору.

– Разбудите остальных старейшин, – приказывает она трем Леуррессам. – А затем отправляйтесь на поиски моей дочери. Начните с… – она выразительно смотрит на меня.

– Кастельпонта.

Одива закрывает глаза.

– Ну конечно же, Аилесса выбрала Кастельпонт.

– Мы найдем ее, matrone, – уверяет Роксана и машет рукой своим спутницам.

Они быстро скрываются в туннелях, чтобы собрать остальных. И я спешу вслед за ними.

– Мы еще не закончили разговор, Сабина.

Я застываю от ее слов, а затем поворачиваюсь к ней. Одива вернула свое самообладание, но что-то в ее бледной, почти прозрачной коже – кажущейся еще более бледной в лунном свете – вызывает покалывание на коже.

Она медленно подходит ко мне.

– Тебя обучали различать Скованные и Освобожденные души? – спрашивает она, словно я ребенок, только начавший изучение основ переправы душ, а сейчас самое подходящее время для урока.

– Да, – осторожно отвечаю я и украдкой кошусь через плечо.

Старейшины ушли со двора, и мне не хочется, чтобы они покидали замок без меня. Зачем Одива завела этот разговор сейчас?

– Освобожденные – это души, что вели праведную жизнь и заслужили вечность в Раю Элары, – говорю я. – А Скованными называют дурные души, которые творили зло и приговорены к наказанию в подземном мире Тируса.

Одива кивает и подходит ближе.

– Это может подождать, matrone? Аилесса…

– Старейшины отправятся на поиски Аилессы.

– Но…

– У тебя всего одна кость благодати, Сабина. Сейчас ты ничего не можешь сделать, чтобы спасти ее.

Ее слова бьют в самое сердце, и они так похожи на те, что сказала мне Аилесса на Кастальпонте: «Ты не сможешь спасти меня!» Я поверила своей подруге. И решилась отправиться за помощью.

– Однако есть то, что ты можешь сделать, – продолжает Одива. – Но для начала выслушай меня. И постарайся понять.

Она делает еще один шаг ко мне, а я невольно отступаю назад. Ненавижу эти ласковые нотки в ее голосе. Мне не хочется получать и каплю нежности от matrone, ведь она обделяет ею свою дочь, которую мы должны искать прямо сейчас.

– Когда Леуррессы готовятся стать Перевозчицами, я рассказываю им об угрозе, которую представляют Скованные души. И вчера вечером мы разговаривали об этом с Аилессой.

Я хмурюсь. Подруга ничего не рассказывала мне об этом, а значит, это знание считается священным.

– А теперь я хочу рассказать об этом тебе, Сабина.

– Но я еще не готова стать Перевозчицей.

Ярко-красные губы Одивы кривятся, отчего волосы на моих руках становятся дыбом.

– Возможно, вскоре это изменится. – Она выпрямляется, возвышаясь надо мной. – Ты знаешь, что происходит с душами недавно умерших людей, когда они слышат мелодию переправы?

Я переминаюсь с ноги на ногу от беспокойства.

– Их души восстают из могил и обретают осязаемую форму.

– Из-за чего они и становятся опасными. Но знаешь ли ты, что происходит с душами, когда они не могут пройти сквозь Врата Загробного мира?

Я пытаюсь представить себе Врата, о которых столько слышала, но никогда не видела собственными глазами. Считается, что Врата Элары почти невидимы, а вот врата Тируса созданы из воды. Мелодия костяной флейты влияет не только на умершие души, еще она вызывает мост переправы, а вслед за этим открываются Врата в оба мира.

– Они не получают предназначенного им? – спрашиваю я, размышляя о Скованных душах.

Но я никогда не слышала ни об одной душе, которой бы удалось избежать переправы.

Одива качает головой.

– Все гораздо хуже. Скованные становятся агрессивными. И если Леуррессам не удается совладать с ними, души могут сбежать и сохранить свою осязаемую форму. Ты понимаешь, чем это грозит?

В туннелях поднимается суматоха. Старейшины. Видимо, они уже готовы выступать.

– Скованные души возвращаются из мертвых? – выпаливаю я, сгорая от желания поскорее закончить этот разговор.

– Если бы все оказалось так просто. В мире смертных душам больше нет места, и они застревают в своем пограничном состоянии. Но это их совершенно не устраивает, и тогда они начинают искать источники силы и питаться душами живых.

Питаться? От удивления я даже забываю о старейшинах и переключаю все внимание на matrone.

– Но как?

– Они крадут их Огонь.

Мои глаза расширяются. Огонь Элары – жизненная сила, заключенная в телах смертных… Но еще больше ее хранится в Леуррессах. Лишившись ее, мы ослабеем и умрем.

– А что… что произойдет, если Скованные заберут у живого весь Огонь?

Одива замолкает, а ее глаза устремляются вдаль. Перья ее эполет с когтями трепещут на ветру, а одно из них цепляется за самый большой из них – вырезанный из кости совы.

– Они умирают на веки вечные. А от их душ не остается и следа.

Безграничный, всепоглощающий ужас переполняет меня, словно это мой Огонь угасает в эту секунду. То, о чем говорит matrone, не укладывается в голове. Это самая страшная форма убийства. Уничтожение души. Я даже не представляла, что такое возможно.

И мне становится понятно, что пытается донести до меня Одива. Вот почему потеря костяной флейты воспринимается ею намного ужасней, чем потеря дочери. И именно я за это в ответе.

– Простите меня. – Мой голос дрожит и едва громче шелеста травы.

После обряда посвящения я должна была вернуть костяную флейту на подстилку из овечьей шерсти в кедровой шкатулке. А теперь из-за меня под угрозой оказалась не только жизнь Аилессы, но и бесчисленное количество других людей. А ведь переправа должна состояться через пятнадцать дней во время новолуния.

– Что я могу сделать?

– Ты должна повзрослеть. – Одива морщится, словно ей неприятно говорить это мне. – Я была слишком мягка с тобой, Сабина. Ты уже не ребенок. И если бы ты заполучила большей костей благодати, то смогла бы сегодня одолеть свою противницу. А у Аилессы появился бы шанс на победу.

Слезы наворачиваются у меня на глазах, но я заслужила эти слова.