– Работа с восковыми красками, – уточнил Анху. И, учитывая упрямый и непокорный нрав ученика, на всякий случай напомнил: – О камне пока придётся забыть.

Наступила тишина, нарушаемая лишь доносившимися с улицы ударами молотков о каменные глыбы.

Внутри у Ренси всё кипело от негодования, однако из уважения к зодчему он промолчал. И всё же самолюбие его было уязвлено. Неужели даже Анху не признаёт его правоту?

С чувством горького отчаяния Ренси стиснул зубы и повернулся, чтобы уйти, но ноги не слушались его. Он снова взглянул на зодчего, пытаясь поймать его взгляд, не теряя надежды уговорить старика.

– Нет, Ренси, я тебе уже ничем не могу помочь, – ответил на его немую просьбу Анху и, моргнув, отвёл глаза.

На следующее утро Ренси приступил к своей новой работе – росписи внутреннего помещения храма. Хотя это занятие не приносило ему столько радости и удовольствия, сколько ваяние, он увлёкся им и даже не заметил, как наступил вечер. Придирчивым взглядом он осмотрел выполненную часть работы и собирался спускаться с лесов, как на пороге храма неожиданно возник невысокий коренастый человек. На нём была рубашка из тонкого льна, перетянутая по талии широким поясом и спускавшаяся ниже колен мягкими складками; грудь украшало массивное золотое ожерелье, отделанное бирюзой, сапфирами и лазуритом; поверх парика был повязан полосатый клафт, концы которого падали на плечи. Ренси узнал саисского номарха Нехо.

Но девушку, которая сопровождала Нехо, тоненькую и хрупкую, словно стебелёк лотоса, Ренси видел впервые. Она сразу же завладела его вниманием, так что он, не таясь, жадно, разглядывал её. Ничто – ни самая мелкая черта её облика, ни самая незначительная деталь её одежды – не ускользнуло от намётанного острого взгляда опытного ваятеля. Ослепительно-белое льняное одеяние обтягивало её узкие бёдра, маленькую грудь и длинные стройные ноги в сандалиях с застёжками из жемчуга. Небольшая диадема, также усыпанная жемчугами, украшала её голову, и из-под неё ниспадали на точёные плечи густые чёрные кудри. Лицо у девушки было круглое, с чуть заострённым подбородком, с мягко очерченным носом, пухлыми губами и большими раскосыми глазами.

Ренси с трудом отвёл взгляд от милого, показавшегося ему волшебным видением, существа, и разлепив губы, едва владея голосом, спросил у подмастерья:

– Кто это?

– Разве ты не знаешь? – удивился тот. – Это же господин Нехо, владетель Саиса и Мемфиса!

– Нет, я говорю о девушке.

– А, Мерет! Это любимая племянница Нехо, в последнее время он с ней ни на день не расстаётся…

– Мерет, – повторил Ренси, впервые произнося девичье имя с каким-то тайным восторгом. – Мне кажется, в ней есть примесь кушитской3 крови. У неё такая тёмная кожа…

– Ты не ошибся: Мерет – побочная дочь фараона Тахарки, да будет он жив, невредим, здоров. – Подмастерье приблизился к Ренси и тихим голосом прибавил: – Говорят, Нехо подложил свою сестру под фараона, чтобы быть ближе к трону. Бедняжка умерла родами, и теперь наш номарх все свои надежды возлагает на Мерет…

Между тем Нехо остановился недалеко от того места, где работал Ренси, и заговорил с Ипи, правой рукой зодчего Анху. Ипи принялся что-то объяснять, а потом вскинул голову и, глазами отыскав притаившегося на лесах Ренси, поманил его выразительным жестом. Ренси не оставалось ничего другого, как подчиниться, и он, спустившись вниз, побрёл к поджидавшему его в явном нетерпении Нехо. Чем ближе он подходил, тем сильнее стучало у него сердце, тяжелее становилась поступь и учащённее дыхание: ведь рядом с Нехо стояла Она!

В какой-то миг Ренси встретился взглядом с глазами Мерет, которые вблизи были вовсе не чёрными, как он думал, а удивительно синими, почти фиолетовыми. Ему показалось, что она посмотрела на него с любопытством, и от этого он разволновался ещё сильнее. Он даже не сразу понял, что Нехо уже о чём-то рассказывает ему.

– Таким образом, – только повысив голос, Нехо сумел наконец привлечь внимание юноши, – ты должен покинуть Саис и на моей барке добраться до третьего порога Великой реки, где находится храм Гемпатон.

Выражение лица номарха, тон, которым были произнесены слова, обращённые к Ренси, не допускали ни малейших возражений.

– Я слышал, строительство храма, о котором идёт речь, завершено. – К Ренси вернулась присущая его нраву строптивость.

Нехо уловил это в его замечании и, надменно вскинув подбородок, холодно проговорил:

– Когда меня заинтересует то, что ты слышал, я тебя спрошу. Тебе поручено работать над коронационной стелой, установленной в храме Гемпатон, и ты должен благодарить меня за то, что я замолвил за тебя слово перед самим фараоном.

– Весьма благодарен. Только я вряд ли смогу оправдать твоё доверие.

– Отчего же? – Изумился Нехо, явно не ожидавший такого ответа.

– Во-первых, я не закончил расписывать стены саисского храма; во-вторых, я не присутствовал на коронации фараона и никогда не видел его, – пояснил молодой ваятель и в заключение прибавил: – Я не смогу придать портрету фараона сходство с его обликом – и вряд ли он будет доволен моей работой.

– Глупости! – сердито прервал его Нехо. – Тебе покажут готовое изваяние фараона, и ты, глядя на него, изобразишь его в момент коронации. Что же касается мнения фараона, то в ближайшее время мы его не услышим.

С последними словами номарха никто не стал бы спорить. Каждый житель Египта в эти дни пребывал в тревоге и напряжённом ожидании. Стоявшая под Мемфисом армия ассирийского царя Ашшурбанипала не оставляла сомнений даже у самого тёмного крестьянина: война с Ассирией4 неизбежна. Зато о месте, где скрывался Тахарка, мятежный фараон, бросивший вызов самому царю Ассирии, не знали даже его придворные.

– Всё же я должен признаться, что не готов принять твоё предложение, – как можно вежливее сказал Ренси и, прижав к груди обе руки, поклонился.

Нехо подскочил, как будто его ужалила змея. Его грубое с крупными чертами лицо побагровело от гнева.

– Да кто ты такой, чтобы возражать мне?! – вскричал он, глядя на Ренси испепеляющим презрением взором. – Отчего ты возомнил себя выше, чем другой наёмный работник?

Ренси смотрел на него и словно бы слышал голос своего отца: «Подумай сам, разве благородное это дело – быть ваятелем! Это всё равно что быть слугой: каждый помыкает, каждый волен накричать, унизить. Писец же повсюду окружён почётом и уважением. Смотри, нет должности, где не было бы начальника, кроме должности писца, ибо он сам начальник…»

– При храме трудятся десятки мастеровых, и, если я прикажу любому из них сделать что-то, никто не станет мне перечить! – продолжал между тем Нехо, всё сильнее распаляясь от гнева. – Ты должен подчиниться моему приказу, кем бы ты там себя не воображал!

Подавляя злость, Ренси спокойно ответил:

– Я – не «любой мастеровой». Я подчиняюсь непосредственно его высочеству Танутамону, который нанял меня для работы в этом храме.

Он нарочно выделил слово «этом», давая Нехо понять, что менять своё местопребывание не намерен.

Глаза номарха вспыхнули опасным огнём.

– Немедленно собирай свои пожитки и убирайся вон из Саиса! В конце концов это мой город, и мне одному решать, кому здесь жить и работать, а кому здесь совсем не место. И я не думаю, что принц будет возражать против этого!

С подобным приказом не рискнул бы спорить даже самый упрямый и значительный сановник.

– Как скажешь, господин.

Ренси снова поклонился, как требовал обычай, потом развернулся и, уже не различая ни лиц, ни дороги, вышел из храма.

Придя к себе в каморку, которая служила как место для ночлега, Ренси начал собирать вещи. На сердце у него было тяжело; к горлу подступил тугой комок, и противно защипало в глазах. Однако гнев его был сильнее обиды. Он ценил свой дар, гордился им, он привык принимать восхищение людей и потому обращение Нехо воспринял как жестокое и незаслуженное оскорбление. И надо же такому случиться, что свидетельницей его унижения стала Мерет!