– Амортенция.

– Амор… ты чего? – напрягался Малфой.

– Та самая, которую Поттер сварил, и которой так восхищался Слизнорт.

– И зачем ты ее сюда принес?

– Хочу кое-что проверить.

– И кому из нас ты ее подольешь?

Но Блейз не ответил. Вместо ответа он просто выронил пузырек на пол, а потом наступил на него туфлей.

– Сука, – Малфой прикрыл глаза.

– Чем пахнет твоя амортенция, Драко? – Забини даже корпусом подался вперед, чтобы расслышать любой звук, что издаст друг.

– Какая же ты тварь, – прошептал Драко.

– Моя амортенция пахнет корицей, хотя я терпеть ее не могу. А твоя, друг?

– Катись к дементорам, – рычит Драко, чем вызывает улыбку у Блейза.

– Грейнджер! – громко кричит Забини. И когда девушка с недовольным видом появилась у лестницы, спросил, – Драко купил новые сигареты, чем пахнет? Эти лучше или пусть старые курит?

Блейз затаил дыхание, а Малфой прикрыл глаза, ожидая вердикта.

– Мне эти нравятся больше, – сказала девушка, принюхавшись. – Пахнет цитрусовыми. Определенно лучше, чем зеленое яблоко, – и скрылась, получив от Блейза довольный кивок.

– Цитрусы, – довольно подытожил Блейз. – Почему то вспоминаю Нотта, который постоянно таскал мандарины.

– Убирайся, – шепчет Драко.

– Ты теряешь хватку, раз не смог подправить ее память, – Блейз довольно улыбается. – Ты в заднице, Драко, и я не хочу быть рядом, когда она вспомнит все.

Это не было озвучено, но Драко чувствовал, что Блейз винит его в том, что он забрал часть Тео у Гермионы. Это было важно – сказать прямо сейчас, в спину Забини, чтобы не потерять еще одного друга.

– Он жив. Нотт жив.

– Говоришь, как Гермиона. Эта болячка передается половым путем, или я должен беспокоиться за себя?

– Серьезно, Блейз, Нотт жив, я в этом совершенно уверен.

– Почему? – Блейз даже обернулся ради такого.

– Он подарил мне шар..

– Что, гадаешь по вечерам? – хихикнул мулат.

– Шар, наполненный его магией.

– И? – Блейз облизнул пересохшие губы. – Нотт правда жив?

– Да, бабочка в нем жива, но… – запнулся блондин. – Но краски потухли.

– Значит, он связался с темной магией, – скорее для себя произносит Блейз. – Во что он ввязался? – спрашивает Блейз.

– Я не знаю, – качает головой Драко.

– На кой черт ему родители Грейнджер?

– Я не знаю, – вновь повторяет Драко.

– Что вообще тут происходит?

– Я не знаю.

Блейз ушел, не прощаясь, просто кивнул.

Как только Забини ушел, Драко снял с себя беззаботную маску. Это было понятно и без намеков Забини, что Нотт слишком глубоко пустил свои корни в Грейнджер, но Драко все же тешил себя надеждой, что если не будет прошлого, в котором они собачились с Грейнджер, у него был бы шанс. Хотя бы мизерный, но шанс. И этот шанс только что разбился, рухнув с седьмого неба.

Он прекрасно понимал, что у них нет с Грейнджер и шанса на нормальное будущее. У нее есть будущее, если не ринется грудью защищать шрамоголового от заклятья, но у него нет. Он должен выполнить задание Темного Лорда, а это было самоубийство. Он эгоистично выкроил себе пару недель счастья, но прекрасно понимал, что это… неправда, ложь, фальшь, обман, иллюзия. Он и рад обмануться, но Гермиона часто уклонялась от его поцелуев, часто выдергивала свои пальчики из его крепкой ладони.

А теперь еще и это.

Но глупо было злиться на нее.

Из-за амортенции. Это ведь просто… запах.

Его амортенция пахла цитрусовым рафом с палочкой корицы.

Вдох. Выдох. Пиздец.

Последние четыре дня между ними было напряжение, которое можно было заметить невооруженным глазом. Казалось, его можно было даже потрогать. Малфой вел себя отвратительно, и сам это признавал. Но не мог понять, почему так поступает.

С одной стороны он хотел тепла и объятий, но другая его сторона понимала, что Грейнджер вновь потеряет еще одного слизеринца, и ей будет сново больно. Именно поэтому он отталкивал ее, периодически даже оскорблял, а она все проглатывала и улыбалась в ответ, выбивая почву из под ног.

Но и Грейнджер тоже показывала свой характер, и он не понимал ее истерик. Буквально на пустом месте. А Грейнджер и не могла ему объяснить. Она сама еще не совсем разобралась, как именно это получилось, ведь они были так осторожны. Но она сделала три теста, и все три показали одинаковый ответ.

Она беременна.

Первым ее словом было “пиздец”, которое так часто употреблял Малфой.

Первой ее реакцией были слезы, ведь эта беременность совершенно не вписывалась в это время. Кругом война, а она с животом. У нее даже нет образования, а она уже беременна. Вот что такое “пиздец” – залететь в семнадцать лет, пользуясь противозачаточными зельями. Если бы Грейнджер знала, что это дело рук Паркинсон – она бы придушила слизеринку собственными руками.

Это было семь дней назад. Ровно семь дней. Неделя. Прошла неделя, а она так и не нашла выход из этой ситуации. Целая неделя – она упустила столько времени.

Все это время она спала одна, ссылаясь на “эти” дни. Которых у нее уже не было второй месяц, а она даже не заметила, списывая все на стресс. Малфой, конечно, заявил, что его это не смущает, и он знает пару заклинаний, как очищать мягкие поверхности, вроде дивана или ковра, но злобный взгляд Гермионы заставил его дрочить в душевой в гордом одиночестве.

Каждый день она мерила шагами свою комнату, размышляя, что же делать дальше, но дальше она всегда начинала плакать, жалея и ругая свою тупую голову, а затем забывалась тревожным сном.

Иногда она вскакивала посреди ночи, найдя решение – у нее есть родители, и вместе они справятся. А потом девушка сново начинала рыдать – у нее больше не было родителей. Была просто чета Грейнджер, что мирно жила где-то в Австралии, совершенно не помня о том, что семнадцать лет назад у них родилась умная девчушка.

Она не могла рассказать об этом Джинни, которая стала слишком агрессивно себя вести. Грейнджер просто перестала ей доверять. Но и других подруг у нее не было. Знакомые, однокурсники, но никак не подруги.

Мальчикам о таком было рассказывать стыдно, да и как мальчишки могли помочь в этом деликатном деле.

Обратиться к мадам Помфри казалось тоже слишком постыдным поступком. Гермиона почему-то представила, как округляются глаза у добродушной женщины, как она разочаровывается в отличнице, что забеременела, не окончив школу. Гермиона даже не могла попросить зелье от тошноты, поскольку Помфри заподозрила бы ее.

Оставался только один единственный вариант, от которого гриффиндорка приходила в ужас. Надо было наконец-то найти смелость и рассказать об этом Драко. Но она откладывала и откладывала, как будто проблема могла сама рассосаться.

Гермиона была уверена, что Малфой сначала наорёт на нее, а потом сделает то, на что не смогла решиться она – предложит аборт. Нет, не так. Не предложит, а будет категорически на этом настаивать. Зачем ему ребенок от грязнокровки?

А потом ее прошибал холодный пот, ведь Драко наследник старинного рода. Вдруг этот ребенок архи важен для него? Вдруг ее убьют, чтобы скрыть постыдное происхождение наследника?

И эти размышления шли по кругу.

Но сегодня Драко нарушил ставший уже привычным скучный уклад ее жизни.

– Драко, – Гермиона тут же встала с краешка кровати, на котором придавалась самобичеванию.

– Грейнджер, – он по-прежнему не мог назвать ее по имени. Хотел, но привычка брала свое.

– Я хочу спать.

– Какое совпадение, – улыбнулся парень, – я тоже.

– Ну так иди к себе, – предлагает Гермиона. – Выспишься.

– Я соскучился по тебе, – слизеринец раздевался, уже повесил пиджак на ее стул и скинул галстук на пол.

– Да, но…

– Неделя, Грейнджер, – остановил он ее. – Я не силен в вашей там особенной женской физиологии, но это уже перебор точно, – длинные пальцы ловко расстегивали пуговицы на белой рубашке.

– Но мне неприятно, – попробовала Гермиона украсть себе еще хоть ночь в одиночестве.