Но всё куда хуже. Её силы иссякли. Как не жаль это признавать, но ещё в тот миг, когда он впервые поцеловал.

Всего секунда, в которую из головы наконец-то исчезают лица отца, матери и брата…и она всё решает.

Арья резко замолкает и утыкается головой в широкую мужскую грудь. А слёзы капают из глаз. Всего несколько маленьких капель, но они с головой выдают то, с чем она так долго боролась. Слабость.

— Арья…

Его крепкие руки прижимают ближе, дают защиту и Арья Старк понимает, что быть слабой…приятно. Быть слабой не со всеми, но с ним можно.

Почему именно с Ланнистером?

Да какая к черту разница?

Она ведь давно для себя решила, что не будет больше считать его ни врагом, ни Ланнистером. Так почему же всё время нарушает данное самой себе слово? Почему не может, наконец, забыть, что он Ланнистер? Почему не может наконец-то увидеть просто мужчину, который плюёт на то, что она Старк и нежно водит рукой по волосам, успокаивая вырвавшуюся слабость. Ведь какие-то минуты назад получилось…ведь когда целовала получилось…

— Джейме, — она впервые называет его по имени и замолкает, испугавшись, того, что при этом чувствует, — поклянись мне…поклянись, что если я сейчас тебя поцелую, то ты никогда не заставишь меня об этом пожалеть.

Джейме выдыхает.

— Клянусь.

Комментарий к Часть 6

Что по отзывам?)

========== Часть 7 ==========

После того, как Эйгон и его драконы уничтожили объединенные армии Простора и Утёса на Пламенном поле, король Торрхен Старк преклонил колено и дал клятву верности Таргариенам для того, чтобы Винтерфелл и его люди уцелели. После этого он был известен как Король, преклонивший колено.

После того, как Дейенерис и её драконы спасли Джона от армии мертвецов, он преклонил колено и дал клятву верности Таргариенам для того, чтобы Винтерфелл и его люди уцелели.

Многие глумились над его великим предком, забывая, что могут глумиться лишь потому, что Торхен возложил свою древнюю корону к ногам Эйгона и их предки не оставили свои сожжённые кости на Трезубце, а их искорёженные мечи не были сложены в основу трона Эйгона.

И сейчас, сидя в стенах замка, названного в честь первого Хранителя Севера, Джон никак не мог избавиться от одной единственной мысли, мучившей его головной болью днем, и не оставлявшей даже ночью, насылая всё новые кошмары.

Мысль не о том, будут ли его помнить как того, кто преступил свою гордость ради спасения своего народа, или будут презирать и глумиться. Будет ли кому сравнить его с великим предком?..

Отчаяние подходило медленно, но верно, порой выбирало момент, когда он был наиболее уязвим, запуская свои мерзкие щупальца во внутренности, сжимая лёгкие и прерывая противной слизью всё к чему могло дотянуться.

В волосах прибавилось седины, так много, что его с легкостью можно было бы принять за ровесника отца.

Он бы не показал своё отчаяние никому. Не выдал бы ни малейшим движением рук, ни мельчайшим проблеском скорби во взгляде. Он бы не признался в этом даже самому себе. Но она увидела.

Дейенерис никогда не уходила. Она всегда была рядом. Во время бесконечных советов, с каждым днём становившихся всё бессмысленней. Ночью, когда в редкие часы неспокойного сна, его мучили кошмары. Она переставала быть королевой и просто садилась рядом, ничего не говорила, просто держала за руку. И становилось легче.

— Ты слишком мало спишь.

— Ты тоже, только мы ведь оба знаем почему.

Оба слишком много пережили. За последние месяцы в сто крат. Утешать друг друга, говорить о том, что есть шансы, ничего ещё не кончено… Это для других.

Для сиделок в госпитале для раненых, для солдат, что от голода и холода скоро начнут бредить. Для тех, кто пропах гарью и уже давно не чувствует отвращения от запаха горелых тел.

Немая скорбь вперемешку со страхом висит в воздухе, проникает в лёгкие, глубже некуда. Всех слов любого известного языка не хватит, чтобы описать то, что можно увидеть в глазах любого из тех, кто вокруг. И если когда-то об этой войне будут петь тихим голосом слепые старцы, их никто не станет слушать. Слишком страшно. Слишком больно.

Скорбь повсюду, в воздухе, в сердцах, в глазах. В её глазах тоже. Но в её глазах страшна вовсе не скорбь, а сомнение, странная неуверенность, каждый раз когда она садится рядом. Джон всё чаще видит её, всё чаще замечает.

Он хорошо помнит, когда увидел эту странную неуверенность в глазах драконьей королевы. Ещё лучше помнит странную просьбу брата перед этим.

Говорить с Дейенерис Таргариен. Наедине.

Джон давно перестал вникать и задумываться над странными желаниями Брана. Ему более чем казалось, что у, того, кого он до недавнего времени считал лишь мальчиком, словно есть полная картина. Даже во время разговора юный Старк не всегда смотрел в глаза, хотя, нет сомнений, слушал очень внимательно. Очень внимательно… Но будто без интереса. С разочарованием. Будто наперёд знал, что услышит.

— Бран, расскажи, что ты знаешь. Если это может спасти всех нас, а я знаю, это может нас спасти…

— Рано. Ты не можешь этого понять. Никто не может. Ещё рано.

Ещё рано. Ещё рано. Ещё рано. Рано… Рано… рано. рано… рано… рано…

Для чего?

Вопросов больше, чем ответов. И это просто невыносимо.

— Что сказал тебе Бран? О чём вы говорили?

Сноу задает вопрос, который мучает давно, стоит ей только сесть рядом и взять в свои маленькие ладони его руку. Опять… с этой проклятой неуверенностью.

— Мы просто говорили.

— О чём?

— Джон, я не уверена…

— Что я должен знать это? — звучит, немного, грубо. Может так и лучше, ведь ему уже порядком надоело, что от него что-то скрывают. — Но слово «не уверена» предполагает двойственность, верно? Два варианта, так? Так почему ты думаешь, что вариант «не сказать» лучше?

— Прошу, в тебе говорит усталость. Тебе давно уже нужно отдохнуть.

— Разве так сложно сказать мне? — тон слишком уж… повелительный. Он так не хотел. Не хотел ведь?

Северянин убирает руку и это слишком меняет Дейенерис. С ним она хочет быть такой же, какой была с Дрого. Хоть иногда слабой. Она готова быть слабой. Но подчиняться? Нет.

— Нет, но мне кажется, я всё ещё королева и имею право решать, что должны знать мои вассалы, а что нет!

— Значит, я всего лишь твой вассал?

— Больше нас ничего не связывает.

Таргариен сказала это слишком резко. Слишком быстро. Слишком неосторожно. И тут же пожалела.

Джон удивленно на неё посмотрел и не сказал ничего. Отвернулся. Подошел к окну. На что смотреть? На не меняющуюся днями картину? На собственное бессилие?

Он ведь просто на ней отыгрывается. Хочет власть почувствовать. Хоть какую-то власть над всем происходящим. Понимает это. Но злится. Кулаком бьёт о стену.

— Ничего?

До чего же холоден его голос. Зачем?

— Я не имела это ввиду. Я не должна была этого говорить. Но и ты не должен был так со мной разговаривать.

Мужчина издаёт неразборчивый смешок. Что он хочет им сказать? Это даже бесит.

— Джон, я только что извинилась перед тобой за свои слова. Я извиняюсь перед тобой сейчас, слышишь? Я ни у кого не просила прощения. Но прошу у тебя за то, что сказала в ответ на твои же претензии. Какое ещё доказательство моего небезразличия тебе нужно?

— Скажи мне.

— Почему тебе это так нужно знать?

Сноу оборачивается. О, он может ответить. Более чем содержательно.

— Почему? Да потому что ты больше не смотришь на меня… как раньше. Скажи, что звучит глупо, скажи. Но это так. Ты смотришь на меня, будто сомневаешься. Каждый раз, с того самого дня, ты сомневаешься во всём, рядом со мной. Думаешь, этого не видно? Думаешь, умеешь управлять собой? Так вот, это не так. — Он подходит ближе. Смотрит прямо в глаза. Сказать ему? НЕТ! — Поэтому скажи мне, что заставило тебя сомневаться? Он сказал, что я умру? Стану одним из них? Трусливо сбегу? Скажи мне!

— Джон…

— Ответь!

Дейенерис закрывает лицо руками. Какой ужасный жест. Последний раз, она делала это в доме с красной дверью. Том самом, где росло лимонное дерево. Она не хочет говорить. Потому что абсолютно точно знает, что за этим последует.