- Отпусти ее, давай говорить, что хочешь? - судорожно задаю вопросы, чтобы как можно быстрее закончить эту пытку для Кайлы, глаза которой огромные и мокрые. Она задыхается и трясется.

  Поднимаю руки, демонстрируя, что в них нет оружия.

  - Дай пройти, - и мужчина двигается со своей добычей к выходу.

  - Послушай, - предпринимаю вновь попытку диалога, но он мотает головой.

  - Ты все уже сделал. Брамс передает привет и напоминает, что ждет здоровых наследников. Своих-то мы с куколкой не успели заделать. - с этими словами он резко толкает Кайлу в бок и вылетает во входную дверь. Кидаюсь сразу же к ней, поднимая, прижимаю к себе, рыдающую.

  - Тихо, девочка, все кончилось. - пытаюсь успокоить.

  - Эээто? Это только началось! Ты же говорил, что отходишь от дел! Я же... Я пиццу нам заказала! Открыла, а там он! - она кричала мне в лицо. Было больно от ее боли. И еще, изменить было невозможно. Быть сыном и приемником серого кардинала северной столицы и пытаться отойти от дел... это нереально. И теперь, когда Каю ассоциировали со мной, как девушку, невесту или жену, угроза ее жизни становилась настоящей. Мне был преподан урок, насколько отец может контролировать мою жизнь и в любой момент взять за яйца. Оставался лишь один шанс сохранить жизнь девчонке - навсегда оставить.

  Она все плакала у меня на руках, а я не решался ее отпустить, но был должен. Ради нее самой. Ради всего того светлого, что я чувствовал к ней.

  Прижимаю ее к своему телу, скользя руками по бедрам и задирая короткий махровый халатик. Под ним лишь шелковые шорты, прикосновение к которым будоражит воображение.

  - Дор, пусти! - она вроде хочет вырваться, но с ее почти детскими габаритами это просто смешно. Я склоняю голову к ее лицу и впиваюсь в мягкие губы. Чувствую ее сладкий вкус и дурею, приподнимая за бедра и шагая в спальню. Кая больше не сопротивляется и обвивает руками мою шею, запуская пальчики в волосы на затылке. Сумасшедшее возбуждение пронизывает наши тела и, я рычу, наваливаясь на нее, уже на постели срывая белье.

  Она справляется с пряжкой моего ремня и освобождает вставший колом член. Проводит по нему своими пальчиками, сжимая у основания. Слегка отстраняется, давая возможность мне стащить брюки и пиджак с рубашкой, и устраивается на постели, разводя свои стройные худые ноги. Припадаю к ее лону, посасывая мягкие складочки и упираюсь языком в маленький бугорок у их основания. Кая выгибается, как кошка, и стонет, стягивая кругами простынь.

  - Еще, Дор...Хочу тебя... - шепчет в порыве, протягивая ко мне руки.

  Я накрываю ее своим телом и медленно погружаюсь в нее, давая привыкнуть к себе. Потянув маленький сосок губами, начинаю движения, удерживая себя на локте, чтобы не раздавить девушку своим весом. Мы плавимся друг от друга, заходясь в протяжных стонах и объятиях, следуя вместе к той единственной эмоции, которую никто не в силах отнять или испортить.

  В те недолгие моменты мы были единым целым. Понимали друг друга без слов, подчинялись, наполняя друг друга невысказанной нежностью и страстью. Кайла, будто почувствовав расставание, была в тот вечер необыкновенно красива. Темные волосы, разбросанные по подушке, горящие глаза с застывшими слезами и немым укором, зацелованные мною губы... Мы уснули, прижавшись друг к другу, счастливые на мгновение.

  Глава 5

  Дорон

  Интересы криминальной семьи всегда были выше человеческих чувств. Йорам Брамс не проявлял чувств к своему сыну, он лишь воспитывал его нужным образом и направлял на нужную дорогу. В интересах бизнеса и распределения недвижимости я носил фамилию матери и юридически не имел родного отца. Возможно, этот факт сохранил мне жизнь в детстве и юности. Я не представлял интереса для теневого мира северного много миллионного города. Факт нашего с Брамсом родства открылся спустя несколько часов после моего первого боксерского поединка на русской земле.

  Против опытного боксера владелец 'Золотой Жилы' выставил меня, Дорона Кройца, недавно вернувшегося из Бельгии, где я оставил свои детство, воспоминания и могилу матери. Бой не был выдающимся для меня, поскольку я не умел развлекать толпу и вырубил американца в первом же раунде. В тот же вечер ко мне подошел человек и пригласил за вип-столик своего хозяина. Полагая, что меня приглашают для заключения боксерского контракта, я поспешил и встретил своего отца...Мать показывала мне пару фотографий своей молодости, поэтому я узнал человека сразу. Он был иным нежели на фото. Его глаза не излучали ни света, ни тепла. Для меня он навсегда так и остался чужим человеком, которого стоит всерьез опасаться. Короткие разговоры, примитивное одобрение, никаких чувств, эмоций, ни слова о матери.

  Впрягшись в некоторые дела с ювелирными салонами, я сам не заметил, как влез по уши в его вовсе не белый бизнес. В ринг я вышел всего пару раз после этого, зато начал контролировать законный и не совсем оборот драгоценных камней. Брамс поручал мне мелочи и крупные сделки, встречи, разборки. Не проявляя особого рвения, но с должной исполнительностью я занимался всем этим.

  Прошло несколько лет прежде, чем я понял, что живу не своей жизнью. Возможность иметь семью отметалась сразу, дабы близкие тут же становились разменной монетой в мире криминала. Парней прижимали к ногтю бабами и детьми, их убивали, насиловали, вымогая деньги за тех, кто еще не свихнулся от издевательств. Мужской мир полностью обесценил саму женскую сущность. Глядя на просторы добровольной клубной и уличной проституции было сложно сохранить человеческое отношение к женщине в принципе. Я все более задумывался о небольшом легальном бизнесе вдалеке от столичной суеты. И тут под колесами моего авто оказалась Кайла...

  Мы провели вместе недолгий месяц. А потом я вычеркнул ее из своего грязного мира... Ради нее самой, ее, возможно, нормальной будущей жизни, и ради себя, не сумевшего сделать выбор и продолжающего плыть по течению вперемежку с грязью, человеческим мусором, кровью, злостью...

  * * *

  После очередной словесной перепалки с Брамсом я понял, что он преисполнен надежд в отношении меня. Тщеславный и властный человек, не гнушающийся ни выстрелом в спину, ни откровенными подставами конкурентам даже в свои шестьдесят представлял явную угрозу всем, кто имел с ним дело.