— Имя, юнга!

— Сэм.

— Так вот послушай, малыш Сэмми. Еще ни одна женщина не ступала на борт «Акульего зуба», и потому это судно все еще на плаву и ни разу не наткнулось на пиратов. И потому я уже пятнадцать лет ношу звание капитана. И за эти пятнадцать лет ни один засранец не смел перечить моему слову! Чего встали, черви навозные? Привязать девицу к ядру, да руки-ноги покрепче свяжите, что бы не всплыла чертовка, да обратно на борт не забралась! Шевелитесь! А ты, юнга, — капитан снизил голос, взяв за грудки Саманту. — Вздумаешь бунтовать, вслед за красоткой своей отправишься дно морское исследовать!

Меня жестоко стягивали веревками, туже чем, корсетом. Так, что даже дышать было сложно. И не пошевелиться. Гадкие матросы не упускали шанса облапать женское тело. Я вырывалась и кричала. В рот мне засунули вонючую тряпку. А что бы не брыкалась, врезали под ребра, да так, что дыхание перехватило. Они тащили меня, что-то громко крича. От боли и недостатка воздуха перед глазами все плыло, а слух притупился и весь этот шум был словно где-то за толстой стеной. Мое бедное тело онемело, перетянутое веревками. Кляп выпал изо рта в то мгновение, когда я полетела в море.

Миг и я уже под толщей воды. Перед глазами замерла картинка, как Генри спокойно взирает на меня с палубы, а Саманта бездействуя, смотрит, как ее подруга идет ко дну.

Соленая вода стала разъедать мои глаза. От невыносимой боли я кричала. Но моего голоса небыло слышно. Изо рта вырывались только столбы пузырей. Холодно. Темно. И больно.

Морская вода заполнила мои легкие. В горле защипало так, будто его раскорябывали изнутри рыболовными крюками. Голова, словно бы набухала. Что-то давило внутри черепной коробки, пытаясь вырваться из оков моего скелета. Сердце остановилось и закололо. Как будто оно превращалось в лед. Все тело зачесалось. Будто сквозь кожу наружу прорезались тысячи ножей. Я услышала нежное пение, словно тысячи девушек пели хором в несколько голосов:

Погубит деву злой обычай

Рожденный глупою приметой

Убийцы станут нам добычей

Воскресни силой песни спетой!

Вот и все? Значит так выглядит смерть.

Сознание медленно угасало. Последнее, что я успела подумать: Пусть Генри настигнет злая участь, а с ним и Саманту и гадкого капитана! Пусть «Акулий зуб» пойдет ко дну со всеми его сокровищами, а его команда умрет в страшных муках!!!

5 [Саманта]

— Я сам! — Закричала я от ужаса, представив, что будет, если Олаф сейчас снимет с меня рубаху. Я ударила его по руке, отобрала мазь. Он посмотрел как-то странно, но возражать не стал. Я очень надеялась, что он отвернется, но он пристально наблюдал за моими действиями.

Я просунула руки под тканью и намазала грудь какой-то мазью. Только после этого Олаф успокоился и оставил меня в покое. Мазь стала адски жечься. Вот черт! Сначала напоил меня какой-то гадостью, теперь эта штука жжется! Ужас какой.

Но не смотря на это меня одолел сон. Впервые с той ночи, когда утопили Анабель. Прошла уже неделя и мысли о ней преследовали меня. Стоило мне закрыть глаза, мне являлся ее мстительный призрак. Потому я и не могла уснуть все это время. А днем заваливала себя работой, что бы лишний раз о ней не вспоминать, да вот перестаралась. Надо же было так заболеть.

Проснулась в холодном поту. Даже вырвавшись из тисков ночного кошмара, я не переставала дрожать, а по лицу все еще катились слезы. Полупрозрачный силуэт Анабель все еще стоял перед глазами. Она, вся мокрая, окутанная водорослями и полипами, кричала, что ненавидит меня. Она прожигала меня взглядом, тянула ко мне руки, желая расцарапать мое лицо, вцепиться в волосы, выцарапать глаза.

Очнувшись и приняв реальность, я стерла с лица слезы. Огляделась, в кубрике были только те, кто отработал ночную смену. Все остальные уже были заняты работой.

— У тебя сегодня выходной, юнга. И завтра, если понадобится. — Боцман взялся как из неоткуда. Хлопнул меня по ноге и скрылся на палубе.

Я была рада паре дням безделья, тем более, что вчера начались те дни и живот болел не переставая.

А еще мне очень нужно было справить нужду, но в гальюн я не рискнула идти. Во-первых от морской стихии меня там отделял только канат. И я не хочу оказаться за бортом, смытой случайной волной. Во-вторых, это слишком открытое место, где все обозревается и это еще один способ раскрыться перед командой.

Поэтому я притаилась в трюме, справила нужду в ржавое ведро и вылила содержимое за борт. Подложила, сложенную в несколько раз, тряпицу меж ног. И снова плюхнулась в свой гамак, продолжая мучиться от боли, время от времени проваливаясь в сон.

В обед у меня небыло сил дойти до камбуза. Я очень надеялась, что обо мне позаботится Олаф. Но, похоже, он совсем забыл о больном Сэме. Он пришел только вечером, принес мне ужин.

— Прости, дружище, я и сам едва успел пообедать. Генри сегодня злющий, как собака, чуть меня не сожрал. Видите ли не так трос закрепил. Тьфу! Сам бы поработал хоть день!

Я почти не слушала приятеля. Отправляя в рот ложку за ложкой ухи и вгрызаясь в кусок хлеба.

— Старпом вообще как с цепи сорвался в последнее время.

— Хотел бы я знать почему. — Многозначительно хмыкнула я, доев последнюю ложку ухи.

— Да, все болтают о утопленнице. Даже прошел слушок, что это его девка была.

— Кто знает. — пожала я плечами.

— Ты.

— Что?

— Ты знаешь. Думаешь, у меня совсем глаз нет и я ничего не вижу?

— И что же ты видишь? — Я испугалась. в груди сжался тугой комок страха. Ноги похолодели. Но ни голосом ни видом я этого не выдала.

Олаф оглядел кубрик. Взял меня под локоть, потащил в более безлюдное место. Я облокотилась о стенку и тут же по обе стороны от меня оказались руки Олафа. Он не давал мне шанса уйти. Этот жест говорил о том, что мне придется ответить на все его вопросы. И если я хоть что-то укрою, то он выведает это силой.

Сжавшись от страха, я глядела ему в глаза. Светло-голубые, почти серые. Такие красивые и глубокие. Он тоже внимательно вглядывался в мои.

— Ты знал ту девушку! — Почти шептал он. — Кто она тебе?

Я не хотела открывать правду. Пыталась придумать правдивую отмазку.

— Только говори правду. Какая бы она ни была, я не расскажу ее никому! — Похоже Олаф заметил мои напряженные попытки думать. А я уже хотела сказать ему, что случайно встретила Анабель в трюме на третий день плаванья. Но поняла, что он не поверит этому. — Честное слово моряка! Я просто хочу знать как тебе помочь. — Настаивал он.

— Она была мне подругой с детства. Я и не знал, что она пробралась на корабль вслед за мной. Но когда обнаружил, всеми силами пытался скрыть и защитить ее. — В конце концов сказала я. И не соврала и себя не выдала.

— Просто подруга? Не более?

— Да. Она любила Генри.

— Нашего Генри?

— Именно.

— Но он же сам считай ее утопил. Даже не заступился…

— Потому я и хочу придушить его. Вздернуть на рее. — Вспомнив о старпоме, во мне закипел гнев, как тогда:

Когда Анабель кинули в воду, все почти сразу разбрелись и на палубе остались только я и Генри. Обезумев от злости, я кинулась на него с ножом в руках. Но он легко сбил меня с ног, забрал нож. Я упала на палубу, едва успев подставить под голову руки. А он рывком поднял меня, у моего горла оказался мой же нож.

— Не нарывайся на неприятности, юнга. Или отправишься следом за малышкой Анабель!

— Ты ублюдок, как ты мог!

— Заткнись я сказал! — Генри ударил тыльной стороной ладони меня по лицу. Его перстни больно врезались мне в щеку, оставив синяки. И ушел еще до того, как я успела прийти в себя.

После этого всякий раз, как мы пересекались, он бросал на меня злой взгляд. Словно он безмолвно предупреждал меня, что любая попытка отомстить кончится провалом. И не просто провалом, а самым ужасным, позорным и, скорее всего — болезненным.

Но я не отступлюсь. Я отомщу за Анабель! За мою любимую и единственную подругу.