Впервые он сказал ей, что считает красивой, через год после того, как вышел из комы. Она сидела на диване, тихая и печальная, и он сам не знал, откуда набрался сил, чтобы сказать ей это. Он молчал об этом много лет, боясь и не зная, как она отреагирует на это, и был совершенно прав в своих опасениях, потому что она так и не поверила, что он говорит правду. Не поверила и в следующий раз, и в раз после следующего. А Фреду уже было нечего терять, и он говорил и говорил ей это, говорил тихо, сидя наедине, и громко, в кругу компании. Джордж понимающе хмыкал, а Гермиона сначала бледнела и мертвела, думая, что он шутит, но потом стала оттаивать. Пусть и не верила в эту очевидную истину, что она прекрасна, но смирилась, что есть в мире тот безумец, который считает, что это правда. А он и не скрывал.
Почти всех женщин возраст портит, с этим не мог спорить даже Фред Уизли. Гермиона каждый день придирчиво осматривала себя в зеркало, оглядывая округлившиеся щеки и бедра, которые впервые в жизни стали касаться друг друга, когда она стояла. Она поворачивалась боком, нахмурившись глядя на изменения в собственном теле.
— Господи, Гермиона, как ты располнела! У меня есть хороший диетолог, могу дать тебе его контакты, — намеренно громко говорила Лаванда на встрече выпускников. Вот только больше уголки рта Гермионы не опускались после этих слов, наоборот, она задорно улыбалась, смеясь.
— Зато грудь появилась, — парировала она, кажется, впервые в жизни отвечая на упрек в сторону ее внешности.
Гермиона и сама знает, что набрала за последние месяцы, вот только разве важны кому-то эти глупые стандарты красоты, если дома ее муж смотрит на нее влюбленными глазами, как и много лет назад, который нетерпеливо стирает с ее губ яркую помаду и магией удаляет тональник с лица, ворча, что эта краска ей ни к чему?
— Беременная женщина выглядит просто жутко, — кривится Джинни, находясь на предпоследнем месяце.
— А вот и не правда, — тут же хмурится Фред, вступая в спор, и, пока он доказывает сестре то, что она не права, Джордж бросает на Гермиону вопросительный взгляд. Он прекрасно знает, что есть только один человек, за которого с таким жаром может вступиться его близнец, и Гермиона Уизли незаметно кивает.
— Окажешь мне честь? — спрашивает Джордж так, чтобы никто, кроме нее, не слышал.
— Я никогда не допускала мысли, что кто-то кроме тебя может стать крестным, — также тихо отвечает она, улыбаясь. И в этот момент она правда очень красива.
====== Кто-то, кто следит за тенями на мокрой мостовой ======
Капли барабанили по черному асфальту, отбивая дробь. Люди кутались в плащи и куртки, спеша поскорее укрыться от гнева стихии, ливня, который с каждой секундой становился только сильнее, и вот уже струи воды буквально прорезали воздух, обрушиваясь на головы тех, кто не успел спрятаться. Сизые тучи, застлавшие небо, темнели на глазах, и пешеходы спешно ловили такси и ныряли в метро, вжимая головы в плечи и прижимая к груди портфели с бумагами, стараясь уберечь их от влаги, закрывая собой.
Гермиона впала в какое-то странное оцепенение. Пульс зашкаливал, словно она пробежала полумарафон, но она не могла даже шевельнуться, запрокинув голову и завороженно глядя на то, как капли отделялись одна от другой, обретали размер, на секунду вспыхивали всеми цветами радуги, а затем с сокрушительной силой падали вниз. Волосы девушки давно вымокли, потеряв почти весь свой объем, и прядки липли к открытой шее, холодя ее.
Так случалось всегда, стоило на Лондон налететь урагану: Грейнджер замирала, где бы она ни была: дома, на улице, на работе, и просто смотрела, словно зачарованная, на то, как стихия сметает со своего пути все то, что кажется людям незыблемым. Как трепещут под натиском шквалистого ветра тенты уличных кафе, как смывает дождь краску с граффити, как прячутся и сами люди, боясь вымокнуть или замерзнуть, испортить важный документ или промочить телефон. У Гермионы все важное всегда лежало в водонепроницаемом пакете.
Дженни Уотсон, соседка Гермионы, с которой вместе они снимали квартиру, хмыкала, когда видела, как девушка замирает, словно загипнотизированная, глядя на буйство природы. Они не понимали друг друга: веселая и открытая Дженни и задумчивая, отстраненная Грейнджер. Уотсон часто казалось, что ее подруга витает в мыслях далеко отсюда, безуспешно стараясь вспомнить что-то важное, что-то ускользающее. Она вглядывалась в небо, чуть нахмурившись и закусив губу, и, Дженни готова была поклясться, в ее глазах нет-нет и появлялись слезы.
— Знаешь, мне все кажется, что где-то там, над облаками, кто-то летит на метле. Кто-то, кого я хорошо знаю, но почему-то забыла, — сказала однажды Гермиона, немного виновато улыбаясь. Это случилось, когда рано утром Уотсон застала подругу, всю ночь просидевшей в крохотной гостиной у большого окна.
— И что он там делает? — спросила Дженни, устраиваясь рядом.
— Пускает фейерверки, — ответила Грейнджер, снова поворачиваясь к светлеющему после бури небу.
Она вообще была странной, отрешенной какой-то. Дженни знала, что семь лет она провела в какой-то школе-интернате в Шотландии, но, видимо, у этой школы было что-то с лицензией, потому что уже совершеннолетней Гермионе пришлось заново, с нуля, защищать диплом о получении среднего образования, после чего она поступила на юридический, окончив его с отличием. Там-то они и познакомились. Тихая и вечно одинокая отличница и веселая красивая девушка, душа компании и постоянная заводила. Никто не понял, как они подружились, вот только Уотсон чувствовала себя в ответе за хрупкую девочку с копной кудрявых волос.
Она любила шоколад, бенгальские огни и все рыжее. В университете она вечно ходила в строгой юбке ниже колена, блузке, но с тех пор, как девушки съехались, Дженни открыла для себя и другую сторону своей соседки и однокурсницы. Она часто носила старые потрепанные фланелевые рубашки, явно мужские, какую-то черную мантию, бог весть откуда добытую, но чаще всего огромный свитер ручной вязки с буквой F на груди. Свитер пах чем-то резким и терпким, и Гермиона любила зарыться в него носом, вдыхая этот аромат.
— Откуда у тебя этот свитер? — спросила как-то вечером Дженни, нарезая лук.
— Не помню, — покачала головой ее подруга, заливая курицу горчицей и ставя в духовку. — Кажется, кто-то подарил, но вот кто — не помню.
Кажется, она много чего не помнила. Возможно, тут были примешаны последствия травмы: все тело девушки было в рубцах от старых шрамов, самый заметный из которых красовался на руке, уродуя ее. Гермиона не знала, откуда он взялся, но, видимо, это беспокоило ее, потому что однажды она рассказала о ночном кошмаре, где какая-то женщина вырезала на ее руке какое-то оскорбительное слово. Возможно, это было под влиянием какого-нибудь фильма о Второй Мировой Войне, вот только это не умаляло факт того, что историю реального возникновения шрама Грейнджер не помнила.
Она часто рисовала на полях книг героев, которых себе представляла. Сначала это немного раздражало Дженни, привычную к тому, что книги надо беречь и нельзя в них писать, но потом она смирилась. Уютными вечерами, которые они проводили вдвоем в их доме, Уотсон могла часами наблюдать за тем, как быстрыми и точными движениями рисовала ее подруга на полях прочитанных томов фентези, которое она предпочитала всем другим жанрам.
— У Перси Джексона нет очков и шрама, — заметила она как-то вечером, когда они сидели вдвоем на диванчике, подобрав ноги и укутавшись пледом с кровати Дженни. Гермиона задумалась на секунду, а затем ответила, озадаченно глядя на собственную иллюстрацию.
— Верно. Не знаю, мне кажется, что избранный мальчик должен выглядеть именно так.
Гермиона видела главных героев иначе, чем описывали авторы. Адам Юинг, герой «Облачного атласа», почему-то представал в виде пухлого юноши с большими глазами, который сжимал в руках то меч, вынимаемый из шляпы, то какой-то шарик с туманом внутри, Альберт Мудрый из книг Терри Пратчетта становился седовласым стариком с длинной бородой, который улыбался из-за очков-половинок, Тенар, жрица Земноморья, больше напоминала обычную девчонку, но Гермиона никак не могла выбрать цвет волос, и поэтому раз от раза он менялся, становясь то фиолетовым, то синим, то пепельным. Больше всего рисовала Грейнджер на полях «Хроник Амбера», раз за разом прорисовывая черты лиц королевской династии Янтарного Королевства: Ллевелла становилась блондинкой с мягкими чертами лица и ярко-розовыми серьгами в форме редисок в ушах, Джулиан был поджарым смуглым брюнетом, в котором проглядывалось что-то итальянское, Бранд всегда изображался как блондин с зализанными волосами. Но чаще, чем всех остальных героев вместе взятых, она рисовала Корвина. Рыжий, голубоглазый, со смешливой улыбкой — он совсем не был похож на черноволосого и зеленоглазого принца, как описывался он в книге. Это лицо девушка всегда выводила с особой тщательностью, почти с трепетом.
