- Мы никому не рассказывали, решили, что лучше, чтобы это было между нами, – горько бросил Фред, завозившись. – Знаешь, я на самом деле очень виноват перед Анджи. На Пасху третьего курса я увлекся другой, и, хотя и пытался забыть ее, ничего не вышло. Я держался несколько месяцев, я очень старался все исправить, но что я мог… В конце концов я рассказал Анджи все, и мы расстались.

- У меня было похоже, – неожиданно для самой себя призналась Гермиона, ежась.

- С Роном? – он посмотрел на нее, но девушка упорно глядела на кирпичное здание справа. Не хотела показать всю ту тоску, которую испытала, снова вспомнив, до чего смешна ее жизнь. Он ведь до сих пор ей нравился.

- Угу. Только, в отличие от тебя, я так и не смогла сказать ему, что люблю другого, – она тяжело вздохнула. – Как думаешь, Фред, умалчивание чувств – это тоже ложь?

- Как знать, – протянул он. Пожалуй, слишком серьезно для него. – И да, и нет. Если ты не отрицаешь свои чувства, то, пожалуй, и нет. Почему ты спрашиваешь?

- Мне… мне уже давно кое-кто нравится. Признаться, даже больше, чем нравится, я люблю его, но только я так и не призналась, попросту не пробовала. Если признаюсь – потеряю его доверие. А если нет – так все и будет… Буду жить своей жизнью, он – своей. И я буду продолжать тихо любить его.

- Вот оно как… – Фред замолчал, слушая стук капель по крыше машины. Где-то вдалеке визжала сирена пожарной машины. – По правде, я тоже так и не сказал ей. Может, попробовать? Вот и посмотрим с тобой, стоит или нет, – она невесело усмехнулась на его шутку.

- Любишь же ты эксперименты.

- Это моя жизнь, Грейнджер.

- И не страшно?

- Страшно, конечно. Но я хочу рискнуть. Как бы наивно это не звучало, но я правда думаю, что она – единственная, кто может сделать меня по-настоящему счастливым. Мне скоро двадцать семь, Гермиона. Я хочу семью, хочу видеть ее по утрам и обнимать по ночам. А если я рискну, вдруг?.. – она запрокинула голову, вслушиваясь в шум дождя. Фред Уизли был действительно потрясающим. Она хотела бы быть хотя бы в одну десятую такой смелой, как он.

- Ты знаешь, что ты удивительный? – он улыбнулся солнечно и счастливо. – Сколько я общаюсь с тобой, я все больше и больше убеждаюсь в этом. Ты был единственным, кто согласился сесть со мной в машину после того, как тот инструктор, Каркаров, сказал, что я безнадежна. Для этого нужна была недюжинная храбрость.

- И должен сказать, что научил я тебя водить отменно! – весело заметил Уизли, но снова стал серьезным, набирая воздух в грудь и запуская ладонь в волосы. – Герм, послушай. Я ничерта не храбрец. На самом деле я трус, какого только нужно поискать. Я хотел сказать это давно, еще с тех пор, как вы разошлись с Ронни, вот только все не решался. Помнишь, мы в июне после вашего первого курса института купались в озере, все вместе? Джинни тогда случайно сдернула с тебя верх купальника, а я нырял, ища его. Знаешь, о чем я думал тогда, когда вслепую пытался нащупать его на илистом дне? Что готов всю жизнь нырять вот так, если ты каждый раз будешь мне улыбаться с той теплотой, с какой улыбнулась тогда, когда я все-таки нашел его. Я никогда не забуду, как ты куталась тогда в мокрое полотенце, скрывая свою наготу. Когда через две недели ты сбежала почему-то от нас, Джордж назвал меня психом и двинутым, но все равно отправился со мной автостопом из Норы к твоим родителям, надеясь узнать, где ты можешь быть. И все последующие наши встречи, когда мы смотрели твои любимые фильмы восьмидесятых или рисовали на стенках детской в доме Джин, я помню каждую из них. Я помню, как ты чуть было не повалила меня в ведро с клейстером, когда пошатнулась на стремянке, как мы читали с Джорджи и Чарли вслух книжки, сидя на ячменном поле, когда папина машина поломалась, как ты сжимала мою руку, когда мы сидели у палаты Джинни в родильном доме. Я… Я мог бы написать книжку и назвать ее «Тысяча и один момент с Гермионой Грейнджер», и несомненно эта книжка стала бы моей любимой. Я трус, что не сказал тебе это год, два, пять назад, вот только с тех пор и до сих пор…

Он почему-то замолчал, но Гермиона не видела его лица, потому что закрыла глаза, и из-под закрытых век катились слезы. Накатила смертельная усталость. В который раз вот ТАК он признается ей в любви, говорит, что тоже любит, но что потом? Потом она проснется от омерзительного звука будильника, которым заканчивается каждое такое признание, откроет глаза и снова окажется в холодной кровати в своей квартире в Сити. Снова соберется на работу, наденет строгую юбку, а он где-то далеко натянет футболку, улыбнется брату, делая две кружки чая, и поспешит вниз, чтобы привести магазин в порядок до его открытия. Его утро начиналось с улыбки, ее – с разочарованного вздоха. Наверное, она все еще спит, и вот-вот приедет инспектор, который зафиксирует аварию, а затем подоспеет и эвакуатор, и завтра утром она встанет на сорок минут раньше, чтобы добраться до работы на метро.

– Глупо получилось… – его голос был тихим. – Наивно полагать, что совпадение с влюбленностью было бы настолько точным, да? Наверное, это было самое провальное признание в любви в мировой истории. Все было проще, когда мы были подростками.

Хлопнула дверь машины, и Гермиона медленно открыла глаза, только сейчас начиная понимать, что это действительно не просто сон. Фред стоял в нескольких десятках футов, прямо под проливным дождем, в одной рубашке. Он закрыл глаза и запрокинул лицо вверх, и капли сбегали по его скулам и волосам. Мокрые капли липли ко лбу.

- Фред! – она тоже выскочила, понимая, что должна что-то сказать, но не зная, что именно. Он не обернулся к ней. – Фред! – повторила она чуть настойчивее, и он все-таки посмотрел на нее, улыбаясь нежно, но так печально, что сердце девушки свело почти физической болью.

- Не нужно, Гермиона. Я справлюсь, не переживай. Ведь не всегда так получается, рискуешь и выигрываешь, да?

- Фред, – почти с мольбой произнесла она, и заговорила, сама не зная, что хочет сказать. – А что было иначе, когда мы были подростками?

- Неужели это все, что тебя заинтересовало из всего того бреда, который я нес? – он ухмыльнулся, покачивая головой. – Когда мы были подростками, достаточно было позвать девчонку в кафе, угостить какао и поцеловать. А сейчас… Все изменилось. Все стало куда сложнее.

- Знаешь, что я подумала, когда ты достал тот верх от купальника со дна озера? Я подумала, что никто никогда ради меня не нырял раз за разом на грязное илистое дно, и что это стоит куда большего, чем длинные письма летом или чашка кофе в кафе, куда приглашают в выходной. И что я готова стоять в одном мокром полотенце под градом насмешек Гарри, Рона, Симуса и Дина еще столько же, если ты снова заправишь мне прядь за ухо так, как сделал тогда.

- Ты сейчас серьезно? Если нет, пожалуйста, не надо. Притворство с чувствами – это ранит куда больше, чем просто невзаимность.

- Серьезно. Перси сказал мне тогда, когда приехал после моего побега из Норы, чтобы я боролась за свое счастье, но он имел в виду не Рона, а тебя. Он все тогда понял, я только сплоховала. Я думала тогда, что ты с Анджелиной, и поэтому...

С ее волос капали капли, а светлый пиджак вымок до нитки. Они просто смотрели друг на друга, и понимали, что в этот раз они высказали то, что висело между ними много лет. Она неловко улыбнулась:

- Раз уж… все вышло вот так… Может, после того, как приедет эвакуатор, мы поужинаем где-нибудь? Думаю, Кингсли переживет, если я сдам ему отчет в срок, а не заранее.

- Это я должен приглашать тебя, а не ты меня, знаешь? – он все еще стоял там же, на тротуаре, улыбающийся, а капли путались в его волосах, зависая на кончиках прядок волос и на рыжих ресницах.

- Может... Давай побудем просто подростками? Как в школе. Когда все было просто, – Гермиона попыталась сдержать счастливую улыбку, рвущуюся наружу, но не смогла, и просто стояла, понимая, что самый ее неудачный день может стать самым лучшим во всей ее жизни.