– Ух, давненько я тут не был! – сказал, оглядываясь, Тим. – О, вижу тут старую добрую ручную дрель.

– Конечно, сынок. Она переживёт ещё твоих внуков!

Пройдя к центру грязного дощатого пола, папа дернул незаметное на первый взгляд железное кольцо, и тем самым откинул крышку подпола.

– Но сначала туда. Так, молодежь, включите свет!

Тим, протянув руку к ближайшей к нему стене, выполнил просьбу, а я хихикнула. Учитывая, что мы оба миновали тридцатипятилетие, к озвученной отцом категории отнести нас было нельзя даже с натяжкой, но, кажется, папа будет называть так нас и в сорок, и в шестьдесят.

– Пап, зачем ты туда полез? Я же сказала, картошку…

– Да погоди ты, доча. Я за вареньем к чаю, я быстро.

Ещё одна особенность папы – позвать за одним, а по пути вспомнить про другое.

– Ща, скажу, когда забирать у меня, – отец скрылся внутри.

– Интересно, – Тим задумчиво оглядел полки. – Может, мне ещё тут поискать эту фотку? Не удивлюсь, если она окажется в самом неожиданном месте.

И я не про то место, которое всегда имею в виду, – спешно заверил друг.

– Какую фотку?

– Да понимаешь, Катюха, хотим мы с Тишкой замутить коллаж к годовщине наших родителей. Сегодня утром договорились. А у меня как раз клёвая фотка была – лет десять назад, когда ездили на Воргольские скалы, щелкнул там маму с батей на фоне классного вида. В тот момент ещё закат такой был красивый. Представляешь, как я это запомнил!

Я понимающе улыбнулась. То, что Тим неравнодушен к живописным вещам в природе и её явлениях, знали немногие – но я была в том числе.

– Думал, она в моей старой комнате, но туда я вот ездил – всё перерыл, не нашёл. Дома, естественно, её тоже нет.

Тут из открытого подпола доносились громкие причитания папы насчёт того, что у нас слишком много банок с вареньем, и предположения, куда бы он их дел, причём не все были самыми приличными.

– А грибов ещё насолили! Мы тут что, атомную войну переживать собираемся? Тима, иди сюда, забирай варенье. Катюха, ты тоже – малиновое. Отнесите в дом пока. Я ещё за грибами слажу.

Закатив глаза, я подошла вместе с Тимом к проёму в полу, и взяла покрытую пылью банку с тёмно-бордовым содержимым.

– Три банки? – Тим ошалело глядел вниз, на моего папу, держа в одной руке литровую банку клубничного варенья, а в другой – смородинового. – К чаю? – посмотрев на меня, он поднял одну бровь, а затем снова крикнул в яму. – Дядя Сёма, мы так не уедем домой – к стульям приклеимся со штанами вместе!

– Остряк, – папа захохотал. – Что не влезет – в другой раз съедим. Надо же это добро куда-то девать! О, вам с собой ещё сейчас дам. Да вы идите, идите! Сам справлюсь. Потом возвращайтесь!

– Папа, мы с Антоном сильно не едим… – начала я, но отец уже скрылся. Я закрыла глаза, улыбнулась в знак сокрушения, и посмотрела на Тима. – Придётся, видимо, теперь отдуваться тебе.

– Что значит «теперь»? Я и так из вас всех варенье ем больше всего.

– Вот и… хорошо. Только не садись после него на мопед. А то Марго будет возмущаться не только раздавленному сиденью, но и наличию на нем твоих штанов, – подойдя к сделавшему притворно-отчаянное лицо другу, я одобрительно похлопала его по груди свободной рукой, и улыбнулась. – Ну, я же шучу.

В ответ тот изменил в своей мимике всего лишь две вещи: выпятил губы вперёд, и опустил их уголки вниз, после чего деланно-понимающе закивал.

Когда мы зашли в дом, и поставили на кухонный стол банки (Тим тут же начал восхищаться «картошечкой»), я вытерла их тряпкой, затем достала три столовые ложки и три вазочки.

– Ну как, ты передал привет от меня и Антона родителям? Кстати, фотографию я могла бы поискать в своей квартире в Красногорске… может, заехать сегодня по пути домой. Если нужна будет ещё какая-то помощь в вашем деле – я только с удовольствием.

– Хорошо… Кать, я знаю, почему ты не поехала в Красногорск.

Я остановилась, сжимая в руке синюю вазочку. Этого утверждения от друга я ожидала меньше всего – сейчас, и когда-либо.

– Тим, это ты к чему?

– К тому, – вздохнул он. Обернувшись, я увидела, что Тим смотрит на меня сочувствующим взглядом, и, опустив глаза, покачала головой.

– Да ладно тебе, Катерина, – примирительно сказал приятель. – Я вообще-то никогда тебя ни в чем не осуждал, да и не буду. Только если ты вдруг тоже не полюбишь продуктовый, в который ходит Марго.

Я, улыбнувшись на мгновение, вновь погрустнела. Тим всегда отличался проницательностью, и порою это меня смущало, а иногда и бесило.

– Ты опять всё понимаешь… Ладно.Да. Признаю. Я не поехала в город, потому что боялась – вдруг папа потащит меня к Устинье. Вот, – я нервно сцепила пальцы в замок, и стиснула зубы. – Я даже Антону не решаюсь сказать это вслух. И с сестрой об этом толком не поговорила, потому что… Чёрт, даже на этой кухне уже, кажется, её шторы! Знаю, это звучит эгоистично, по-детски. Самой от себя стыдно, но ничего не могу поделать. Понимаю, что папа имеет право на счастье, но в душе… Тим, я никогда не хотела, чтобы он был с кем-то, кроме мамы. Даже если её уже нет.

На кухне повисла тишина. Я чувствовала себя так, будто где-то в моей душе с грохотом обрушилась груда камней, оставив после себя сейчас только гулкое это.

– Катюш… Антон тоже обо всём догадался. Если что. Он понимал, что ты сама не расскажешь. Всё ждал, когда ты будешь готова. Да… Тоха всегда тянет кота за хвост.

– Поэтому решил поговорить ты?

– Лучше сразу вырвать занозу, и не ждать осложнений, чем осторожно тянуть и вырезать по кусочкам, – он склонил голову набок, и внимательно посмотрел на меня. – Кать, неужели ты об этом сейчас пожалела? Если что, хорошо – буду очень плохим.

Грустное выражение кота, который просит сметанку, вышло у друга настолько смешным, что злость было испытывать попросту невозможно.

– Нет, – честно ответила я. – Ты прав – мне надо было высказать это вслух. Да, я всё понимаю – то, что люди вступают во вторые и третьи и последующие браки, это нормально. Это я знаю, и это я уже слышала, – произнесла я эти предложения таким тоном, чтобы у Тима не возникло желания сказать мне похожее. – Дело во мне.

Но тот пожал плечами.

– Катя, ты имеешь право чувствовать то, что пожелаешь. Зачем этого стесняться? Я вот никогда себя не смущаюсь.

– Ага, – кивнула я, развеселившись. – Это точно.

– Помнишь хотя бы клуб возле общаги? Где мы с Антохой там постоянно чудили?

– О да. Особенно ты. И после универа я вас тоже оттуда забирала.

– Отличные были времена… Так вот – что бы я там ни творил, я каждый раз приходил туда снова. Даже после того, как хорошенько сцепился с местным блатным… Да. Мне было пофиг, что обо мне подумают… как и везде. Потому что оно того не стоит.

Улыбнувшись, я подумала про себя, что до Тима в этом плане мне далеко, но по сути он в чём-то прав.

– Ты такая, какая есть. Между прочим, очень крутая. И я не стану убеждать тебя, что мооожет быть там, со врееменем ты смиришься с той ситуацией. Возможно, оно и действительно окажется так. Ну, а если нет – я всегда готов отмазать тебя от семейных посиделок и позвать бухать.

Я рассмеялась.

– То есть, как получится. Но я буду стараться. А если что, загримируюсь под тебя – напялю парик, и пойду к твоему папе.

– Скорей уж Марго попросить. Ты даже в парике будешь слишком на меня не похож, – поддержала я шутку Тима. Шагнув к нему, я обняла его.

– Ладно тебе, Катя, – пробормотал тот, обнимая меня в ответ. – Я просто сказал, как думаю.

– И это как раз то, что сейчас нужно, – ответила я, не убирая подбородка с его плеча.

Когда мы вернулись в сарай, папа уже вылез из погреба. Поодаль я заметила стоявшие в ряд банки; сам отец же возился с какой-то коробкой.

– О, как вовремя вы вернулись, – он поднял на нас счастливый, с оттенком маниакальности, взгляд. – Доча, сейчас ты вообще офигеешь, что я для тебя нашёл.

– Надеюсь, не мои детские сочинения, – вполголоса прошептала я Тиму. Тот сделал панически-стыдливое лицо.