— И не будет! Никогда. Никогда другого у меня не будет! И ты не мог! Ты не имел права решать такое за меня!

— Даша…

Вот теперь до боли прикрываю веки.

Ее любовь, ее верность опаляет. Выжигает все внутри.

Я уже ведь смирился.

Давно поставил на себе крест. Стал живым мертвецом. Отказавшись от нее. Ради того, чтобы она жила! Да, пусть не будет в ее жизни больше такой любви! Звезд под ногами и млечного пути, что раскрывает самое сердце. Да. Потому что такое возможно лишь раз на всю вечность, да и то со своим, единственным человеком. И мы этого не выбираем. Не имеем силы приказывать сердцу. Пусть.

Но она жила бы. Ходила бы. И даже однажды нашла бы в себе силы улыбаться. И ей и нашему малышу ничего бы не угрожало.

И, если цена за это — стать живым трупом с вырванным сердцем, я готов за это платить. Готов. Лишь бы знать, что ты жива. Что далеко от всего этого, моя девочка. Что где-то улыбаешься. Пусть даже и другому. Готов. Если бы ты знала, как долгими ночами в этом блядском подвале мне выть хотелось. И я почти выл.

Скатывался на бетонный пол и крошил зубы, чувствуя, как стальная рука меня душит, когда представлю, что ты распахиваешься для другого, а он берет тебя, смеет прикасаться руками, губами к тебе…

Но я не могу развернуть неумолимую колесницу судьбы. Выбор, сделанный когда-то, заставляет меня платить высокие цены. И обратных дорог у жизни не бывает. Ни одной лазейки не найти.

А, значит, я должен. Должен вот так корчится. Должен отпустить тебя к другому. И, блядь, молиться, чтобы ты была с ним счастлива! Иначе не прощу. Никогда себе не прощу. Лучше сдохнуть на самом деле.

— Я готова ждать тебя, Влад, — шепчут, сука, прямо в душу любимые губы.

Снова сердце, что кислотой уже выжег, оживляют. Заставляют трепыхаться там болезненные нити. Те, которые после того, как заставил их отмереть, теперь приносят мучительную боль.

— Готова…Хоть вечность, хоть всю жизнь… Ведь это… Это ведь когда — нибудь закончится! Влад! А я буду ждать. Я годы готова променять, всю жизнь — на маленький кусочек счастья! Влад! Как ты не понимаешь!

Понимаю, маленькая. Очень понимаю. С самого начала знал, что сдохнуть готов за хотя бы еще один час с тобой.

— Дай мне себя. Дай. Влад! Я же задыхаюсь без тебя! Оживи! Заставь снова воскреснуть!

И к брюкам моим тянется.

Уверенно, не глядя, расстегивает замок.

Что же ты со мной делаешь, маленькая!

Прощание. Да, это прощание. По-настоящему войти. Слиться снова. Захлебнуться в нас.

Но, черт, как же потом заново придется умирать! Снова и снова, и каждая судорога будет разламывать на части!

Но я не могу остановиться. Кто бы смог…

— Даша… девочка моя…

Одежда на хрен отлетает в сторону.

Как безумец, вгрызаюсь губами в ее рот.

Сжимаю трепещущие мокрые складочки, дурея от того, как она льнет ко мне своим разгоряченным естеством.

Сам себя теряю. Башню сносит на хрен. Забываю обо всем на свете, кто мы, где мы, ловя распахнутым ртом ее стоны, ее всхлипы, чувствуя, как дергается, как поддается мне навстречу, сама трется о мои пальцы, насаживаясь на них…

.

Со стоном вбиваюсь в нее, чувствуя, как не только член, меня всего разрывает на части. От этой дикой, неуемной потребности быть в ней, чувствовать ее изнутри. Каждый толчок, каждое внутреннее движение в ней.

— Люблю, — шепчу, скользя по ее лицу губами, прижимая пальцами дрожащий, трепещущий, до одури, до гула в висках пульсирующий клитор, сжимая второй рукой ее ягодицы.

Вбиваясь жадно, сумасшедше, на полную длину выходя и вколачиваясь снова.

Как одержимый, неистово ловя, впечатывая в себя каждую черточку искаженного блаженством любимого лица.

Только так. Только в ней я себя самого чувствую. Только ловя ее рваные вдохи, ее крики, когда так неудержимо бьюсь в ней, себя целым, не оторванным, живым обретаю.

— Ты моя душа, Даша, — хриплю, вгрызаясь в губы.

Чувствуя, как с каждым ударом извивается в моих руках ее нежное тело.

Ловя ее ответный крик. Впитывая вкус ее такой же безудержной страсти.

— Мое сердце, — ударяюсь еще сильнее, дурея от того, как распахиваются ее глаза. Как самое любимое, самое дорогое лицо искажает судорога, уже через миг отдающаяся в ее тугих, упругих стеночках.

Черт.

После родов она, кажется, стала, еще уже. Сжимает мой член так, что искры из глаз высекает. Или это я просто озверел без женщины за столько времени?

— Моя. Моя любовь. Моя единственная. Моя жизнь, моя страсть. Мое все.

Бешено ловлю ее оргазм и только теперь начинаю биться так, как хотел бы с самого начала.

С рычанием вбиваясь, чувствуя, как ее стенки жадно оплетают меня насквозь. Обвивают каждую вену на безумно пульсирующем, дергающимся внутри нее озверевшем от голода члене.

Забрасываю под ее тихий всхлип ее ноги себе на плечи.

Теперь вбиваюсь так, что, кажется, пробью насквозь. И ее и себя.

Губами ловлю ее одурительный новый крик, что слаще любой музыки разливается по венам. Слизываю капельки крови из прикушенной губы.

Ласкаю, как одержимый, сжимая, выкручивая ее соски, втягивая в себя каменные горошинки, которые торчат вверх, требуя ласки.

Рычу. Схожу с ума.

С криком кончаю, заливая ее спермой. Под ее новый оргазм. Член просто разбухает, когда ее стеночки начинают сжимать его в новых судорогах.

Даже не выхожу.

Этого мало. Так мало!

Как глотнуть одними губами воздух. А хочется надышаться! Хочется, блядь, дышать! По-настоящему. Полной грудью! Всегда.

— Люблю тебя, — обхватываю руками пополневшие после родов полушария груди. — Спасибо тебе, любимая.

Не могу оторваться от ее губ.

Терзаю их.

Дурею от того, что ощущаю на своей спине полоски царапин от ее ногтей. От ее страсти. От того, как зарывается пальцами в мои волосы. От того, что ее глаза распахнутые, переполненные страстью и всем, чего выразить словами невозможно, так близко от моих глаз.

— Спасибо, что ты есть, — шепчу, чувствуя, что как на крючок попал на ее небесный взгляд. Крючок, что вертится, переворачивает, перемалывает все внутри.

— За сына, — скольжу раскрытыми ладонями по бархатной коже, чувствуя, как горят руки от каждого прикосновения. Будто сам все это время без кожи был.

— За то… Что ты моя…

Аккуратно, медленно добираюсь до дрожащий нежных складочек.

Член внутри нее уже налился сталью. До трясучки трудно сдерживаться. Хочется вбиваться. Ударять о ее бедра. Высекая все новые и новые крики из ее рта. До боли впечататься хочется.

Но я сдерживаюсь. Хоть это пиздец как запредельно. Сдерживаюсь, чтобы запомнить эти ощущения. Прочувствовать по полной. Я. В ней. На грани и за гранью. Хочу. Хочу, чтобы это не кончалось. Никогда.

За то, что только с тобой я по-настоящему жив, моя Даааааша!

Моментально взрываюсь, чувствуя, как судорожно начинают сокращаться ее стенки вокруг моего до одури разбухшего члена. Головка наливается так, что, кажется, еще немного, и я взорву мою девочку изнутри.

Черт. Как же я теряю от тебя голову, моя маленькая, такая сильная, такая хрупкая, малышка. Моя единственная. Моя жизнь.

Обхватываю бедра, дергая еще сильнее на себя.

— Влад…

Она сжимает мою шею ногами.

— Люблю. Люблю тебя. Больше жизни люблю, — стонет, выворачиваясь в бешенном оргазме, задыхаясь, хрипло, рвано, — а по венам напряжение тока в миллион вольт проносится. Губит. Струной напряженной, звенящей, одуревшей, меня самого выворачивает.

Больше не жалею.

Вколачиваюсь как бешенный. На запредельной скорости. Только имя ее выдыхаю, выкрикиваю с болезненным рычанием, жадно слизывая с ее губ свое.

И в этот миг кажется, что все возможно.

Что снова над нами, вокруг нас — звезды, а не ледяной подвал.

Что мы парим над ними, а все остальное, — хрень ненастоящая. Потому что нет. Нет этого всего остального. Нет и не было никогда.