– Водишь ты черт знает как, – возмутился я. – Либо будь поосторожней, либо не садись за руль.

– Я и так осторожна.

– Вот уж чего нет, того нет.

– Ладно, зато осторожны другие.

– Другие-то тут при чем?

– А они под колеса ко мне не лезут, – заявила Джордан. – Для несчастного случая нужны двое.

– Но что, если тебе попадется человек, такой же беспечный, как ты?

– Надеюсь, не попадется, – ответила она. – Терпеть не могу беспечных людей. Потому-то ты мне и нравишься.

Серые, прищуренные от солнца глаза Джордан смотрели вперед, однако она сумела намеренно переменить тон наших с ней отношений, и на миг мне показалось, что я люблю ее. Однако я тугодум, да еще и руководствуюсь целым сводом внутренних правил, воздействующих на мои желания, как тормозные колодки, и потому счел, что первым делом обязан распутать клубок оставленных мною дома отношений. Раз в неделю я посылал туда письма, завершая их словами «С любовью, Ник», и единственным, о ком я думал сейчас, была теннисистка с призрачными усиками пота на верхней губе. Думал-то думал, но понимал, хоть и не ясно, что свободным я стану, лишь тактично порвав с нею.

Каждый из нас подозревает в себе носителя хотя бы одной из кардинальных добродетелей, и моя была вот какой: я – один из очень немногих встреченных мною в жизни совестливых людей.

Воскресными утрами, когда в прибрежных городках названивали церковные колокола, весь свет и дамы полусвета возвращались в поместье Гэтсби, чтобы затопить суетливой веселостью его лужайку.

– Он бутлегер, – уверяли юные леди, перемещаясь от коктейлей Гэтсби к его цветникам. – И однажды убил человека, прознавшего, что он приходится племянником фон Гинденбургу и троюродным братом дьяволу. Добудь мне розу, милый, и плесни последнюю каплю вон в тот хрустальный бокал.

Как-то раз я записал на полях расписания поездов имена людей, которые посещали тем летом поместье Гэтсби. Расписание, на котором значится: «Действительно до 5 июля 1922», давно устарело и пообтрепалось на сгибах. Но посеревшие имена еще различимы, и они позволят вам лучше, чем общие мои рассуждения, понять, что за люди пользовались гостеприимством Гэтсби и в благодарность приносили ему лукавую дань полного неведения о том, кто он и что он.

С Ист-Эгг приезжали Честер Беккерс, и Пьявкисы, и мой йельский знакомый Бунзен, и доктор Уэбстер Виверра, прошлым летом утонувший в Мэне. Приезжали Грабы и Вилли Вольтер с супругой, и целый клан Газелов, эти всегда забивались в какой-нибудь угол и, если кто-то приближался к ним, трясли на козлиный манер головами. Приезжали Исмеи и Кристи (а вернее сказать, Губерт Ауэрбах и жена мистера Кристи), и Эдгар Нутрий, про которого рассказывали, что в один зимний денек он без всякой на то причины побелел как лунь.

Насколько я помню, с Восточного же Яйца приехал и Кларенс Эндиви. Приехал всего один раз, в белых бриджах, и подрался в парке с лоботрясом по фамилии Этти. С дальнего конца Айленда приезжали Чидлы и О. Р. П. Шредеры, Джексон «Каменная Стена» Абрамс[10] из Джорджии, и Фишгарды, и Рипли Улит с женой. Снелл провел в поместье три дня, по истечении коих сел в тюрьму, и под конец третьего напился до того, что упал на гравиевой подъездной дорожке, и машина миссис Улисс Сьюитт переехала его правую руку. Приезжала также чета Дэнси, и С. Б. Анчоус, которому было уже под семьдесят, и Морис А. Флинк, и супруги Акулло, и табачный импортер Белуга, и дочери Белуги.

Вест-Эгг представляли Поляки, и Малреди, и Сесил Косуль, и Сесил Шён, и сенатор штата Гулик, и Ньютон Орхид, управляющий компании «Филмз Пар Экселленс», и Экхост, и Клайд Коэн, и Дон С. Шварце (сын), и Артур Мак-Карти, все они так или иначе подвизались в кинематографии. А еще появлялись Кэтлипы, и Бемберги, и Дж. Эрл Малдун, брат того самого Малдуна, что впоследствии задушил свою жену. Приезжали также импресарио Де Фонтано, Эд Легрос, Джеймас Б. («Гнилушка») Куниц, Де Джонги и Эрнст Лилли – все до единого картежники (если Куниц выходил в парк, это означало, что он проигрался дотла и назавтра акции «Ассошиэйтед трэкшн» подорожают).

Некто по фамилии Клипспрингер заглядывал в поместье так часто и так надолго, что его прозвали «поселенцем», – я вообще сомневаюсь, что у него имелось другое пристанище. Из людей театра там бывали Гас Уэйз, Хорас О’Донаван, Лестер Мейер, Джордж Даквид и Фрэнсис Буль. Кроме того, наезжали из Нью-Йорка Хромы, Бэкхайссоны, Денникеры, Рассел Бетти, Корриганы, Келлехеры, Дьюары, Скалли, С. У. Белчер, Смэрки, молодые Куинны, теперь они уже развелись, и Генри Л. Пальметто, впоследствии покончивший с собой, прыгнув под поезд подземки на станции «Таймс-Сквер».

Бенни Мак-Кленаган неизменно появлялся с четверкой девушек. Почти всегда разных, но до того походивших одна на другую, что каждому из нас казалось, будто мы их уже видели. Имена девушек я позабыл – вроде бы имелась среди них Жаклин, или Консуэла, или Глория, или Джуди, или Джун, а что до фамилий, то те были либо мелодичными названиями цветов и месяцев, либо звучавшими куда более строго фамилиями великих американских капиталистов, в близком родстве с коими эти девицы, если их удавалось загнать в угол, и признавались.

В добавление к этому я помню по меньшей мере одно появление Фаустины О’Брайен, помню дочерей Бедекера, молодого Бровара, которому отстрелили на войне кончик носа, мистера Албруксбюргера, его невесту мисс Хааг, Ардиту Фиц-Петерс, мистера П. Джуэтта, одно время возглавлявшего Американский легион[11], мисс Клаудию Бедр с мужчиной, которого принято было считать ее шофером, и принца какой-то страны, коего мы называли Дюком, – имя его я если и знал, то забыл.

Вот такие люди навещали тем летом поместье Гэтсби.

Как-то в конце июля, часов в девять утра, великолепный автомобиль Гэтсби проехал, колыхаясь, по ведшей к моим дверям каменистой дорожке, и клаксон его сыграл мелодию из трех нот. До того Гэтсби ко мне не заглядывал, хоть я и побывал на двух его приемах, полетал на гидроплане и – по настоятельному приглашению хозяина поместья – часто купался и загорал на его пляже.

– С добрым утром, старина. Мы с вами сегодня завтракаем в городе, вот я и подумал: а что бы нам не поехать туда вместе?

Он сидел на крыле своей машины, поддерживая равновесие гибкими движениями тела, – эта сугубо американская легкость возникает, сколько я понимаю, от того, что в юности нам не приходится перетаскивать тяжести или подолгу сидеть на одном месте, а главное, благодаря аморфной грациозности наших нервных, шальных спортивных игр. Это свойство Гэтсби то и дело проступало за церемонностью его манер. Совершенно спокойным он не бывал никогда – то ступня его постукивала по земле словно сама собой, то нетерпеливо сжималась и разжималась ладонь.

Он заметил, что я восхищенно поглядываю на его машину.

– Хороша, верно, старина? – Он спрыгнул с крыла, чтобы я мог получше ее разглядеть. – Вы ведь уже видели ее?

Я ее видел. Ее все видели. Сочного кремового цвета, сверкающая никелем, триумфально взбухающая по всей ее чудовищной длине выпуклостями отделений для шляп, закусок, инструментов, обнесенная лабиринтом стекол и щитков, в которых отражалась дюжина солнц. Усевшись за многослойными стеклами в этом обтянутом зеленой кожей парнике, мы покатили к городу.

За последний месяц мы беседовали с полдюжины раз, и я с разочарованием обнаружил, что сказать Гэтсби в сущности нечего. И потому мое изначальное представление о нем как о человеке неопределенно влиятельном постепенно выветрилось, он стал для меня просто владельцем замысловато устроенной придорожной закусочной, стоявшей рядом с моим домом.

И тут состоялась эта совершенно сбившая меня с толку поездка. Мы еще не достигли единственной деревни Вест- Эгг, а Гэтсби уже начал оставлять свои отточенные фразы недовершенными и нерешительно похлопывать себя по колену, обтянутому тканью цвета жженого сахара.