Фея-крестная объявилась после того, как уверилась, что моя мачеха действительно покинула дом, и теперь постукивает по своему декольте, в явном стремлении указать мне на что-то. И верно: на этом месте тоже виднеются пятна золы.

– Твое платье слишком тесное, – констатирует она. – Того и гляди, что-нибудь выскочит.

– Там особо нечему выскакивать.

– Ох, – говорит моя фея, – сейчас я бы так не сказала. Я была бы рада, будь у меня твоя фигура!

Только подобные фразы и оправдывали в моих глазах ее существование. То есть, имею в виду, если тебе приходится идти в замок на изысканное мероприятие по обучению этикету в заплатанном, чересчур узком и слишком коротком платье, непричесанной и без макияжа, то что-то подобное услышать приятно. Тем более сказала она это очень убедительно.

Я смахиваю с кожи последние остатки пепла, замечаю, как при мысли о том, что сейчас начнется, кровь приливает к лицу, отчего мои губы и щеки выгодно краснеют, и закалываю шпильками несколько выбившихся из пучка прядей. Вот так. Большего я сделать не могу. Пойдем и навестим в замке Их Высочеств!

Моей фее входить нельзя, и я на мгновение ловлю себя на мысли, что мне это не нравится. Я чувствую себя так, словно перенеслась в прошлое: десять лет прошло с тех пор, как мой отец высадил меня у тех же ворот, чтобы я смогла присутствовать на восьмом дне рождения наследного принца. Мне было семь, и вместе со мной были приглашены еще двадцать детей.

Одно обстоятельство придает сегодня решающее отличие от тогдашнего события: в семь лет я была уверена в себе больше, чем сейчас. Не то чтобы у меня беда с самооценкой, но я отлично понимала, что королевские служащие станут смотреть на меня свысока. Раньше такого не наблюдалось. Я принадлежала этому месту, была дочерью торговца, который поставлял специи для королевской кухни, табак для Его Величества, экзотические драгоценные камни для придворного ювелира, красное дерево для поставщиков замковой мебели, и даже – однажды – ручную обезьянку для королевы. Считалось, что я умею пользоваться ножом и вилкой и правильно делать реверансы.

Сегодня я здесь, потому что принадлежу к числу беднейших из беднейших, которые, предположительно, никогда не учились ничему подобному. И вот, пока лакей, одетый в белоснежную рубашку и темно-синий пиджак с позолоченным воротником, на котором нет ни единой пылинки, ведет меня и двух запуганных фермерских горничных по бесконечным коридорам дворца: я чувствую себя такой убогой, что начинаю жалеть об этой поездке. Зачем я только все это делаю?

Когда оставляю на кухне несколько крошек хлеба для мышей и вижу, как они принимаются с благодарностью уплетать угощение, или наблюдаю, как голуби, хвастливо воркуя, рассказывают о том, что пережили во время своего последнего путешествия в Кинипетскую Империю, я нахожусь в привычном окружении. Я ни на секунду не сомневаюсь в себе. Но здесь и сейчас чувствую себя ходячим пятном грязи в чистом месте, которому я вовсе не принадлежу и куда совсем не вписываюсь.

Мое сожаление вмиг улетучивается, когда лакей приводит нас в большой зал, в котором, вероятно, находятся до восьми десятков девушек, ожидающих посвящения в обычаи придворной жизни. Все они настолько взволнованы и полны надежд, что мои опасения насчет них просто исчезают. Некоторые девушки накрасились и приоделись по случаю, однако большинство приглашенных довольствуются вымытыми лицами и воскресными платьями, многократно залатанными, в точности, как и мое.

Значит, я все же среди своих и смогу затеряться в этой толпе. Большинство девушек мне симпатичны, и это чувство резко контрастирует с ощущениями, которые вызывает огромная фигура на картине, занимающей всю стену огромного зала. Кто этот молодой человек с выразительным носом на лоснящемся горячем черном скакуне, я знаю, – даже не читая подписи под портретом, – но, раз уж я здесь, так и быть, произнесу полное имя нашего кронпринца:

«Эргон Алабаст Ибус Хаттила Випольд Верный, принц Нетленной Твердыни, Хранитель Мира и Справедливости по ту и эту сторону Большой воды, засвидетельствованный и благословленный Великими и Мудрыми, помазанниками и посланниками рыцарей Круглого стола Кинипетской Империи, согласно договору и честному слову, данному в заверение оного, до и после смерти, и стало быть, навсегда и навеки Хранитель нашего Королевства» – или пока императору Кинипетской Империи не придет в голову выслать войско, чтобы прибрать этот клочок земли на крайнем западе континента к своим рукам.

Того, что касается императора, в надписи под картиной, конечно же, нет, однако всем известно, что наша монархия вот уже несколько десятилетий висит на волоске и куда менее нетленна, чем это хочет представить напыщенный титул наследного принца.

Несмотря на крупный нос королевского сына, картина кронпринцу льстит. Его рыжеватые волосы мягкими локонами спускаются на плечи, взгляд смел и бесстрашен, осанка гордая и прямая. Ну да, холст все стерпит.

В последний раз мне случилось видеть принца на расстоянии нескольких метров, потому что он медленно ехал верхом по главной улице в компании своих друзей-охотников. Собравшаяся толпа зевак заблокировала все улицы, по которым спешила я, стараясь успеть выполнить все мачехины поручения до обеда. Так вот, тогда кронпринцу еще приходилось бороться с высыпаниями на коже, и держался он и вполовину не так прямо, как эта его приукрашенная версия, выписанная маслом на холсте, а голос его был, на мой вкус, чересчур высоким и пронзительным.

Что ж, прошло три года. В течение этого времени принц посещал превосходную военную академию в Кинипетской Империи и там, якобы, многому научился. Кроме того, он должен перерасти свой ломкий голос и повзрослеть – духовно и физически. Надеюсь. В конце концов, однажды этому рыжему малышу придется возглавить и править нашим королевством. Не хочу повторяться, но после фиаско с тортом на его дне рождения я смотрю на это довольно пессимистично.

Тогда как две другие стороны зала состоят из одних лишь гигантских окон с остроконечными арками, всю четвертую стену занимает расписная карта мира. Вряд ли это решение можно назвать мудрым, если предполагалось, что картина произведет впечатление на гостей, которые ступают в этот зал. Потому что карта изображает в основном Кинипетскую Империю, которая охватывает почти всю территорию нашего мира: три континента и группу островов, тогда как все другие государства – с прошлого года их всего восемнадцать – выделяются из гнетущей массы Империи, подобно маленьким цветным всплескам. Приличную часть карты мира занимает только страна Фортинбрак, которая охватывает четвертый континент на Северном полюсе и большую часть года скрыта под снегом и льдом.

Наше маленькое скромное королевство Амберлинг образует на этой карте крошечную зеленую точку на западном побережье, рядом с Центральной областью Кинипетской Империи. Держу пари, они смухлевали с пропорциями. Очертания нашей империи примерно размером с кулак, но при правильном соотношении к карте целого мира она, вероятно, была бы величиной всего лишь с большой палец. Но ничто не меняет того факта, что это зеленое пятно – моя родина, и я люблю ее, страну, которая для меня достаточно велика.

– Клэри! – раздаются почти в унисон два звонких голоса. Я оборачиваюсь и вижу лица Хелены и Помпи.

Хелена – сирота, которая, сколько я себя помню, работает на рынке. А Помпи – дочь известного в городе трактирщика. Его кабак называется «Хвост Аллигатора», и об этом месте ходят плохие, очень плохие слухи. Но Помпи все равно разрешено ходить в школу, несмотря на то, что в этом учебном году она осталась на второй год.

Помпи сделала это специально, потому что после следующего успешно завершенного учебного года ей придется бросить школу, а она не хочет. Отец девушки настаивает, чтобы она научилась обращаться с цифрами и вела его книги или мастерски укладывала волосы. Все это Помпи рассказала мне в один ненастный день, когда половина города была залита водой, а мы застряли на крыше небольшого рыночного зала.