– Лили, душа моя, – сказала мистрис Дейл, когда все они собрались в спальне. – Мне кажется, что ты очень строго обходишься с мистером Кросби.

– Она так обходилась с ним весь вечер, – заметила Белл.

– На том основании, что считала себя в кругу очень хороших друзей.

– Да, очень-очень хороших! – подхватила Белл.

– Послушай, Белл, ты ревнуешь, это точно. – И потом, заметив, что сестра ее слегка обиделась, Лили подошла и поцеловала ее: – Нет, кажется, она не ревнует, не правда ли, мама?

– Не думаю, что она заслужила, чтобы о ней так говорили, – сказала мистрис Дейл.

– Но ты же не думаешь, что я действительно имела в виду что-то подобное, – сказала Лили. – Всякий лютик занимает меня больше, чем мистер Кросби.

– И меня тоже, Лили.

– Ну уж нет. Впрочем, мама, он у меня не выходит из головы. Он так похож на Аполлона. Я всегда буду называть его Аполлоном: Phoebus Apollo![13] И когда я буду рисовать его портрет, то вместо лука дам ему в руки моллет. Признаюсь, я очень обязана Бернарду, что он привез его сюда, и, право, не хотела бы, чтобы он уехал отсюда послезавтра.

– Послезавтра! – сказала мистрис Дейл. – На два дня не стоило и приезжать…

– Действительно не стоило. Приехать сюда, чтобы нарушить наши мирные, спокойные занятия, не дать даже времени сосчитать лучи его сияния.

– Впрочем, он говорит, что еще раз приедет сюда, – заметила Белл.

– Да, нам еще остается надежда на его возвращение, – сказала Лили. – Дядя Кристофер просил его приехать, когда получит более продолжительный отпуск. А ведь теперь он здесь за короткое время. Ему легче достаются отпуска, чем бедному Джонни Имсу. Джонни может отлучиться только на месяц, а мистер Кросби на два, и притом – когда вздумается, и вообще он, кажется, располагает своим временем круглый год.

– Дядя Кристофер приглашал его в сентябре – на охоту, – сказала Белл.

– Да, и хотя он не сказал, что приедет, но мне кажется, у него было это на уме, – возразила Лили. – Вот, мама, есть еще надежда для нас.

– Тогда тебе придется нарисовать Аполлона с ружьем вместо моллета.

– А это весьма нехорошо, мама. Мы мало будем видеть и его, и Бернарда. Они ведь не возьмут нас в лес вместо загонщиков.

– Ты будешь много кричать и поэтому будешь бесполезна.

– В самом деле? Я думала, что загонщики должны кричать и вспугивать птиц. Я бы очень устала, если бы пришлось все кричать, а потому, думаю, лучше оставаться дома и заниматься шитьем.

– Я надеюсь, что он приедет, дядя Кристофер, как видно, очень его любит, – сказала Белл.

– Желала бы я знать, понравится ли его приезд одному джентльмену в Гествике, – заметила Лили и тотчас же взглянула на сестру: она увидела, что слова ее были неприятны.

– Лили, ты слишком невоздержанна на язык, – сказала мистрис Дейл.

– Ведь я пошутила, Белл, извини, пожалуйста.

– Ничего, – сказала Белл. – Только все же Лили часто говорит, не подумав.

Разговор прекратился, и ничего больше не было сказано, кроме нескольких слов о туалете и обыкновенных желаний, выражаемых при прощании. Лили и Белл занимали одну комнату, и, когда дверь этой комнаты затворилась за ними, Белл с некоторым воодушевлением намекнула на предшествовавший разговор:

– Лили, ты обещала мне не говорить ни слова о докторе Крофтсе.

– Знаю, душа моя, и знаю также, что я очень виновата. Прости меня, Белл, впредь этого не повторится, разумеется, если можно будет удержаться.

– Если можно будет удержаться, Лили?

– Не знаю, право, почему я не должна говорить о нем, конечно, не в насмешку. Из всех мужчин, которых я видела в жизни, он нравится мне больше всех. Если бы я не любила тебя больше, чем люблю себя, я бы тебе позавидовала.

– Лили, что ты обещала мне сейчас?

– Хорошо, начну исполнять обещание с утра. Не знаю, почему ты так холодно обращаешься с ним.

– Я никогда не обращалась с ним холодно.

– Разве это не видно? А он между тем готов отдать левую руку, если ты только улыбнешься ему, и также правую руку – о, как бы мне хотелось увидеть это на самом деле! Ты слышишь, Белл?

– Слышу, что ты говоришь пустяки.

– Как бы я желала увидеть это! Мама тоже желает. Я уверена, хоть и не слышала от нее об этом ни слова. В моих глазах это – красавец мужчина, каких я не видела. Как можно сравнить его с мистером Аполлоном Кросби! Но судя по всему, тебе неприятно, и теперь я не скажу о нем ни слова.

Когда Белл пожелала сестре доброй ночи, быть может, с большею, против обыкновенного, любовью, заметно было, что слова и язвительный тон Лили понравились ей, несмотря на обещание, которого она требовала от сестры: Лили все это видела и знала.

Я говорил, что с Джонни Имсом, кроме матери, никто не обращался ласково, но этим я ни под каким видом не думал сказать, что у Джонни Имса не было друзей. Есть класс молодых людей, которых никто не балует, но тем не менее они могут пользоваться уважением и, может, даже любовью. Они не являются в свет подобно Аполлонам и вовсе не блистают, сберегая блеск, который могли бы показать, для целей внутреннего самосовершенствования. Такие молодые люди часто бывают стеснены, неловки в обращении, не имеют уверенной осанки и походки, они стараются, но совладать с собой не могут, за пределами круга близких знакомых или товарищей чрезвычайно застенчивы, а нужные слова, как нарочно, нескоро приходят им на ум. Общественные собрания – для них период тяжелого испытания, всякое появление в обществе расстраивает их нервы. Они любят быть одни и краснеют, когда с ними заговорит женщина. Они еще не мужчины, хотя лета их и дают право на это звание, но и не мальчики: свет обыкновенно называет их юношами.

Наблюдения, которые я имел возможность сделать по этому поводу, привела меня к убеждению, что юноша, во всяком случае, представляет собой прекраснейший вид человеческой расы. Сравнивая неразвитого юношу двадцати одного или двадцати двух лет с каким-нибудь законченным Аполлоном того же возраста, я смотрю на первого как на плод недоспелый, а на последнего как на плод почти переспелый. Отсюда возникает вопрос об этих двух плодах. Какой из них лучше: тот ли, который поспевает рано, созреванию которого, быть может, способствовали какие-нибудь вспомогательные средства, предположим даже, хоть теплота стены, обращенной на полуденную сторону, или плод, который поспевает медленнее, над которым трудится сама природа без всякой посторонней помощи, на который солнце действует в свое время, а может, и совсем не действует, если его заслоняет непрозрачный предмет, бросая на плод холодную тень? Общество, без всякого сомнения, расположено в пользу вспомогательных средств. Плод действительно созревает, и притом в известное время. Он чистенький, гладенький, без пятнышка, без крапинки и известного качества. Обладатель этих качеств может воспользоваться ими, когда вздумается. Несмотря на это, по моему мнению, наибольшую благодать солнечных лучей получают другие плоды, – получают в наиболее подходящее время, если только не будет неблаготворной тени. Мне нравится вкус естественно созревшего плода – нравится, быть может, потому, что он получен без постороннего вмешательства.

Впрочем, робкий юноша, хоть и краснеет, когда с ним говорят женщины, и бывает неловок рядом с ними, и пусть на балу он чувствует, что руки и ноги ему не вполне подчиняются, и этот юноша не может произнести правильных слов, но он в своем естественном поведении – наиболее красноречивое создание, в особенности рядом с хорошенькими женщинами. Он наслаждается всеми радостями Дон Жуана, но без той бессердечности, которой отличался настоящий Дон Жуан. При его остроумии и мягком голосе, ему предоставляется возможность выходить победителем из всякого положения. Но красноречие робкого юноши звучит только в его собственных ушах, и эти победы существуют только в его воображении.