– Я полагаю, тебе известно желание моего дяди, чтобы я женился на старшей кузине, – говорил Бернард.

– Я уж давно догадался.

– И мне кажется, что брак наш состоится. Она милая девушка и хороша без изъянов – прямо как золото.

– Да, правда.

– Без притворства скажу: я влюблен в нее. Притворяться не в моем характере. На днях, может, сделаю ей предложение и надеюсь, что оно будет принято. Сквайр твердо обещал мне восемьсот фунтов из доходов своего поместья и сверх того содержать нас в течение трех месяцев ежегодно, если мы этого пожелаем. Я твердо ему сказал, что меньше взять не могу, и он согласился.

– Ты, кажется, с ним в хороших отношениях.

– Еще бы! Между нами никогда не было пустых разговоров о родственной любви, долге и т. п. Мы понимаем друг друга, и этого достаточно. Он находит удовольствие быть в хороших отношениях со своим наследником, а я нахожу удовольствие быть в таких же отношениях с ним.

Думаю, следует признать, что в словах Бернарда Дейла было много здравого смысла.

– Что же он сделает для младшей сестры? – спросил Кросби. – При этом вопросе внимательный наблюдатель заметил бы в его голосе легкое волнение.

– Гм! Ничего не могу сказать тебе по этой части. На твоем месте я бы спросил его. Дядя мой – прямой человек и любит делать все напрямик.

– Нельзя, кажется, нельзя. Я уверен, однако же, что он ни под каким видом не отпустит ее с пустыми руками.

– И я так думаю. Однако помни, Кросби, я ничего не могу сказать тебе, на что ты должен рассчитывать. Лили тоже хороша, как золото, и если ты любишь ее, я на твоем месте спросил бы дядю, – так, знаешь, в нескольких словах, – что намерен он сделать для нее. Хотя это и послужит в ущерб моим интересам, потому что каждый шиллинг, который он подарит Лили, пойдет из моего кармана, но, ты знаешь, я не такой человек, чтобы думать об этом.

Не станем разбирать, какой был взгляд у Кросби на вещи подобного рода, но можем сказать, что для него решительно было все равно, из чьего бы кармана ни выходили деньги, лишь бы только попадали в его собственный. Когда Кросби вполне уверился в любви Лили, то есть когда получил от нее позволение объясниться с дядей и обещание Лили переговорить со своею матерью, он объявил сквайру свое намерение. Кросби сделал это откровенно и благородно, сделал как человек, который, требуя многого, предлагал со своей стороны тоже немалое.

– Ничего не могу сказать против этого, – отвечал сквайр.

– Я должен же, однако, получить ваше позволение жениться на ней.

– Зачем же, если на это согласны она и ее мать: я думаю, вам известно, что я не имею над ней никакой власти.

– Она не выйдет замуж без вашего благословения.

– Лили очень добра, если оказывает такое уважение дяде, – сказал сквайр, и слова его прозвучали в ушах Кросби леденящим холодом.

Кросби ничего еще не говорил о деньгах, боясь начать подобный разговор, как он сознавался в этом самому себе. «И какая была бы польза?» – думал он, желая извинить себя в том, что считал слабой стороной своего характера. Если сквайр и откажется дать ей какой-нибудь шиллинг, то, во всяком случае, я не могу теперь отступиться от своего намерения. Потом у него мелькнула мысль о несправедливости положения мужчин в деле женитьбы. Без предварительного осведомления о состоянии невесты мужчина не должен бы делать предложения, но если он его сделал, то подобного рода осведомления бесполезны. Это размышление некоторым образом отравляло его счастье. Лили Дейл действительно очень мила, очень хороша, столько свежести в ее невинности, чистоте и живом уме. Никакое удовольствие не может быть восхитительнее любви к Лили Дейл. Ее ласковое обращение к нему, без всякой лести и натянутости, уносили Кросби на седьмое небо. «Вы можете быть уверены в этом, – говорила она. – Я вас люблю всем моим сердцем, всеми силами моей души». Как восхитительно! Но чем же они будут жить? Неужели ему, Адольфу Кросби, придется поселиться где-нибудь к северу от Новой Дороги[21] как женатому человеку с восемьюстами фунтами годового дохода? Если сквайр будет так же добр к Лили, каким он обещал быть к Белл, то, может быть, дела устроятся сами собой.

Для полноты счастья Лили ничего подобного не требовалось. Ее мысли о деньгах были очень туманны, но с тем вместе и очень основательны. Зная, что у нее их не было, она относила к обязанности мужа найти, что окажется необходимым. Она знала, что у нее не было денег, и потому знала также, что ей не следует ожидать особенной роскоши в небольшом жилище, которое должно быть для нее приготовлено. Она надеялась, собственно, для своего мужа, что дядя сделает какое-нибудь вспомоществование, но в то же время вполне приготовилась доказать, что может быть доброй женой и бедного человека. Раньше, беседуя со своей сестрой об этом предмете, она всегда заявляла, что для поддержания любви необходимо небольшое состояние. Восемьсот фунтов стерлингов годового дохода считалось более чем достаточным для выполнения этого условия. Белл имела более сентиментальные понятия и отдавала преимущество безусловной прелести нищеты. Она говорила, что в деле любви деньги не должны иметь никакого значения. Полюбив человека, она вышла бы замуж за него даже в том случае, если бы он вовсе не имел денег. Таковы были их мысли относительно денег. Лили была совершенно довольна своим взглядом на этот предмет.

В эти прелестные дни ничто не омрачало ее счастья. Мать и сестра Лили единодушно говорили, что она поступила прекрасно, что она счастлива в своем выборе и безукоризненно верна в своей любви. В тот день, когда Лили рассказала своей матери о своей любви, она блаженствовала от радости, с которой было принято ее признание.

– Ах, мама, я должна вам кое-что сообщить, – сказала она, войдя в спальню матери после продолжительной прогулки с мистером Кросби по оллингтонским полям.

– Верно, что-нибудь о мистере Кросби.

– Да, мама.

И потом все остальное было рассказано не столько словами, сколько нежными объятиями и счастливыми слезами.

В то время, когда Лили, приникнув личиком к плечу матери, изливала душу, в комнату вошла Белл и опустилась на колени подле Лили.

– Милая Лили, – говорила она, – если бы ты знала, как я рада!

Лили, вспомнив, что она похитила жениха у Белл, обвила руками ее шею и крепко поцеловала любимую сестру.

– Я знала ход всего этого дела с самого его начала, – сказала Белл. – Не правда ли мама?

– Я ничего не знала, – возразила Лили. – Мне думать об этом и в голову не приходило.

– А мы все знали… мама и я знали.

– Неужели? – спросила Лили.

– Белл говорила мне, что это непременно сбудется, – сказала мистрис Дейл. – Сначала, признаюсь, я не могла привыкнуть к мысли, что он достоин моей милой девочки.

– Ах, мама! Зачем вы это говорите? Он вполне достоин всего на свете.

– Я буду считать его хорошим человеком.

– Да и кто бы мог быть лучше него! Особенно если вы представите себе все, от чего он должен отказаться для меня! Что же я могу сделать для него взамен? Что могу ему подарить?

Ни мистрис Дейл, ни Белл никак не могли согласиться с этим, думая, что Лили приносила ему в дар совершенно столько же, сколько от него получала. Впрочем, они обе уверяли, что Кросби во всех отношениях был прекраснейший человек, они знали, что подобными уверениями увеличивали счастье Лили, и Лили с ними была совершенно счастлива. Ее любви было оказано всякого рода поощрение, а сочувствие и одобрение матери и сестры служило пищей для ее нежной страсти.

Как некстати этот визит со стороны Джонни Имса! В то время, когда бедный молодой человек выбежал из гостиной, не дав даже времени сказать «прощайте», мистрис Дейл и Белл обменялись грустными взглядами, они ничего не могли придумать в оправдание такой поспешности, потому что Лили, перебежав через лужайку, стояла уже перед открытым окном.

– Мы подошли к окраине кустарников, – сказала она, – и услышали, что рядом находятся дядя Кристофер и Бернард; я сказала Адольфу, чтобы шел к ним один.