Так говорила моя небесная провожатая. Лицо ее было прекрасно, как Божий день, глаза сияли лучезарным блеском, а голос звучал, как божественная музыка. Я видел миры, вращающиеся вокруг нас в пространстве, и сознавал чудную гармонию, управляющую природой.

– А теперь вернемся на Землю, – объявила Урания, показав на то место, где скрылось наше земное солнце. – Но взгляни еще. Ты понял, что пространство бесконечно. Сейчас ты поймешь, что и время вечно.

Мы пронеслись мимо различных созвездий и возвращались к солнечной системе. Действительно, я увидал наше Солнце, появившееся в виде маленькой звездочки.

– Я одарю тебя на мгновение ангельским зрением. Душа твоя почувствует колебания эфира. Ты узнаешь, каким образом история каждого мира может быть вечной в Боге. Видеть – значить знать. Смотри!

Подобно тому, как микроскоп показывает нам муравья величиной со слона, и обращает невидимое в видимое, так и зрение мое, по воле музы, приобрело вдруг необычайную силу. Я мог различить в пространстве, возле померкшего теперь Солнца, Землю, которая из невидимой сделалась для меня видимой.

Я узнал ее, и по мере того, как вглядывался. Диск ее все увеличивался, представляя вид луны за несколько дней до полнолуния. Скоро я мог уже различать в этом увеличивающемся диске очертания материков – снеговое пятно северного полюса, абрис Европы и Азии, Ледовитый океан, Атлантический, Средиземное норе. Чем пристальнее я напрягал свое внимание, тем яснее все видел. Подробности становились все более и более отчетливыми, как будто я постепенно менял микротелескопические окуляры. Я узнал географические очертания Франции. Но мое прекрасное отечество представилось мне совершенно зеленым – от Рейна до океана и от Ла-Манша до Средиземного моря, как будто оно было сплошь покрыто густым лесом. Постепенно мне удавалось различать малейшие подробности. Легко было узнать Пиринеи, Рейн, Рону, Луару.

– Постарайся сосредоточиться, – сказала мне моя спутница.

С этими словами она положила мне на лоб кончики своих тонких пальцев, словно хотела магнетизировать мой мозг и придать моим чувствам еще большую силу.

Тогда я еще внимательнее проник во все подробности видения – перед моими очами предстала Галия времен Юлия Цезаря. То была эпоха войны за независимость, воодушевленной патриотизмом Верцингеторикса[15].

Я видел эти картины сверху, как мы видим лунные пейзажи в телескоп, или как видим какую-нибудь страну из лодочки воздушного шара. Но я отчетливо различал потухшие вулканы, озера. Я легко воссоздал себе сцену из галльской жизни по небольшому отрывку, дошедшему до меня.

– Мы находимся на таком расстоянии от Земли, – заметила Урания, – что свету нужно для того, чтобы дойти оттуда до нас, как раз то время, какое отделяет нас от эпохи Цеваря. Только теперь мы воспринимаем здесь световые лучи, отразившиеся от Земли в эту эпоху. А между тем свет распространяется в эфирном пространстве со скоростью трехсот тысяч километров в секунду. Это быстро, очень быстро, но все-таки не мгновенно. Земные астрономы, наблюдающие теперь звезды, отстоявшие от них на том расстоянии, где мы находимся, видят их не такими, каковы они в настоящую минуту, а такими, как они были, когда испустили световые лучи, теперь только дошедшие до Земли. То есть такими, какими они были восемнадцать столетий тому назад. Ни с Земли, – прибавила она, – ни с других каких либо пунктов в пространстве никогда не видны звезды такими, каковы они есть, а только такими, какими они были. Настоящее их нам недоступно, а только прошлая история, тем более отдаленная, чем дальше они от нас. Иногда вы тщательно наблюдаете в телескоп звезды, уже не существующие. Многие из звезд, которые вы видите даже невооруженным глазом, уже не существуют. Многие из туманных пятен, состав которых вы анализируете при помощи спектроскопа, уже превратились в солнца. Многие из ваших прелестнейших красных звезд в сущности уже потухли и умерли; приближаясь к ним, вы перестали бы их видеть!.. Свет, исходящий из всех солнц пространства, свет, отразившийся от всех этих миров, освещенных солнцами, уносит с собой в беспредельные небеса фотографии каждого века, каждого дня, каждого мгновения. Глядя на какое-нибудь светило, вы видите его таким, каким оно было в момент, когда послало вам свою фотографию, которую вы получаете только теперь. Точно так, слушая звон колокола, вы воспринимаете звук уже после того, как колокол издал его, и тем позже, чем вы от него дальше… Из этого следует, что история всех миров и теперь еще носится в пространстве и никогда не исчезнет окончательно – прошлое всегда остается настоящим и нерушимым в недрах бесконечности… Жизнь вселенной будет существовать всегда. Когда-нибудь Земля закончит свое существование и обратится в могилу. Но возникнут новые звезды, новые земли, возродится новая весна и жизнь вечно будет расцветать во вселенной, не имеющей ни пределов, ни конца. Я хотела объяснить тебе, что время вечно, – промолвила она, после небольшой паузы. – Ты уже познал бесконечность пространства. Ты понял величие вселенной. Теперь твое небесное странствие окончено. Мы приближаемся к Земле, и ты вернешься на свою родину… Знай, – прибавила она, – что наука – единственный источник всех духовных сил, и что познание сердца человеческого ведет к доброте и снисходительности. Никогда не будь ни беден, ни богат, охраняй себя от честолюбия, а также и от рабства. Будь независим. Независимость – редкое благо.

Урания говорила все это своим тихим, нежным голосом. Но созерцание всех этих необычайных картин до такой степени потрясло мой разум, что меня охватила вдруг страшная дрожь. Озноб пробежал по моему телу, с головы до ног, и благодаря этому, я и проснулся внезапно в глубоком волнении… Увы! Мое дивное небесное странствие окончилось.

Я искал глазами Уранию и не находил ее. Яркий луч месяца, проникая в мою комнату, ласкал край занавески и как будто рисовал в смутных очертаниях воздушный образ моей небесной проводницы, но это был только лунный свет.

На другой день, когда я пришел в обсерватории, моим первым побуждением было пробраться под каким-то предлогом в кабинет директора, чтобы увидать прелестную музу, виновницу такого чудного сновидения…

Часы исчезли! На их месте красовался белый мраморный бюст знаменитого астронома.

Я стал искать по другим комнатам, я выдумывал разные предлоги, чтобы проникнуть в квартиру директора, но часов не оказалось нигде. Я искал целые дни, целые недели, но все не находил их, и даже не мог узнать, куда они девались.

У меня был друг, доверенный человек, почти ровесник мне, хотя он и казался старше, благодаря пробивающейся бороде; он так же, как и я, увлекался идеалом и был, пожалуй, еще более склонен к мечтательности. Из всего персонала обсерватории только с ним одним я мог сойтись по душе. Он делил со мной и радость, и горе. У нас были одинаковые вкусы, одинаковые убеждения, одинаковые чувства. Он понял мое юношеское увлечение статуей; понял, что она олицетворяет собою в моем пылком воображении, понял и мою грусть по поводу внезапного исчезновения моей милой Урании в ту именно минуту, когда я так беззаветно привязался к ней. Не раз он любовался вместе со мной световыми эффектами на ее божественном лице и, улыбаясь моему восторгу, как старший брат, слегка поддразнивая меня по поводу моей любви к статуе, часто называл меня в шутку «Камиллом Пигмалионом[16]». Но в сущности я видел, что и сам он неравнодушен к ней.

Этот друг, которого, увы мне суждено было лишиться несколько лет спустя в цвете лет – этот добрый Георг Сперо, умница и возвышенная душа, память которого навсегда останется дорогой для меня, занимал в то время должность частного секретаря директора. Искренняя привязанность его во мне выразилась в поступке столь же деликатном, как и неожиданном.

Однажды, придя домой, я увидал с удивлением, почти не веря глазам своим, пресловутые часы на своем камине, как раз передо мной!