– Вы настроены негативно, – констатировал Кулик.

– Скорее, да, – согласился Игорь.

– Генрих Исаевич очень серьёзный психолог, блестящий пиарщик, разработал очень действенный метод внушения, его даже за границей переводят, – обиделся Кулик.

– Может быть. Я не специалист, – пожал плечами Игорь.

– Ну, вот мы с вами и поговорили, – улыбнулся Кулик, – вы сказали мне больше, чем собирались. Мы нашли общую точку.

«Пятую?» – хотел было сострить Игорь, но промолчал. Он не понял, что имел в виду Кулик. Тоже какие-то психологические штучки.

Минуту назад Игорю казалось, что после шутки насчёт задниц Разбойских Кулик потеплел. Главный менеджер явно не был лишён чувства юмора. Может, и лекции – своеобразное проявление этого чувства. Начальству позволительно чудить.

Кулик поднялся.

– Подумайте и решайте насчёт работы. Вы знаете, мы очень многих уволили, – похвастался Кулик.

– Да, обязательно, – поспешно сказал Игорь, тоже поднимаясь.

До последнего он не исключал, что Кулик сообщит ему об увольнении со всем своим инвесткомовским чувством юмора. Ведь многих так и уволили – после собеседования и без видимых причин. Без всякого объяснения. Люди так и не догадались почему. Скорее всего, Кулик решил, что людей в отделении слишком много, нужно сократить часть риэлторов, закрутить гайки и укрепить дисциплину, а потом набирать заново, а заодно и показать собственную крутизну. В «Инвесткоме» подобные децимации[18], или чистки, на управленческом языке они назывались «освобождением от балласта», практиковались регулярно. Но Игорь узнал об этом много позже из ораторских упражнений Разбойского. Такова была инвесткомовская феодальная система, однако в корпорации отчего-то считали, что это и есть управление персоналом.

В этот раз Игорь не стал прощаться по-английски. Он позвонил Валентине Зайчатовой, которая за всё время разговора с Куликом так и не проронила ни одного слова, и сообщил о своём решении.

Года через два Игорь случайно встретил риэлторшу, которая предложила Зайчатову в заведующие.

– Как дела у Валентины? Заведует? – с внезапно проснувшейся ревностью поинтересовался он.

– Нет, ушла. Её в «Инвесткоме» сильно подставили, – сообщила риэлторша.

– А вы?

– И я тоже, – нехотя призналась та.

За шесть-семь лет до Перовского отделения, в самой середине девяностых, Игорь чуть больше года проработал в «Инвесткоме». В то время «Инвестком» не стал ещё огромным спрутом-монополистом, разбросавшим отделения, словно щупальца, по всей Москве и ближнему Подмосковью, в которых трудились тысячи подневольных риэлторов; корпорация не поглотила ещё ни Московскую центральную буржу недвижимости, ни десятки разных мелких фирм. Концерн, правда, являлся одним из крупнейших в Москве и занимал целый этаж в здании захиревшего НИИ на Щербаковской улице недалеко от Измайловского шоссе, где в высотке Госкомстата располагался флагман российского вторичного рынка недвижимости «Интероксидентл». Именно «Интероксидентл» в те дни считался первым в России – сразу в Санкт-Петербурге, в Москве и в Нижнем Новгороде.

Имя Дэна Коркорана, заезжего американца из Калифорнии, как говорили, аса в торговле недвижимостью, внедрявшего американскую систему, напоминавшую сетевой маркетинг, но в конечном итоге так и не прижившуюся, – возможно, он придумал эту систему специально для России, потому что неизбалованных русских агентов можно было как угодно эксплуатировать, – так вот, имя Дэна Коркорана гремело среди риэлторов, а о Козлецком никто пока не слышал. Но всё менялось на рынке очень быстро. «Интероксидентл» рухнул в конце 1997 года. Говорили, что Коркоран позаимствовал на фирме полтора миллиона долларов, уехал на Кипр и не вернулся, но не исключено, что крах был подстроен конкурентами. Так ли, нет ли, совершенно верно лишь то, что все расчёты за недвижимость проходили в это время через фирмы[19], деньги неоднократно прокручивались, вкладывались в недвижимость, в ГКО, в голубые фишки, иногда их банально тратили в расчёте на новые – это была пирамида, и, как всякая пирамида, она должна была раньше или позже обрушиться. Так и произошло. Вслед за «Интероксидентл» в Санкт-Петербурге из-за начавшейся паники разорились ещё с десяток фирм, продавцы квартир в какой-то момент оказались без денег, началось многолетнее следствие. В московском офисе «Интероксидентл» вслед за Санкт-Петербургом начались обыски, он закрылся, и, как оказалось, навсегда. Вот тогда «Инвестком», объединившийся вскоре с Московской центральной буржей недвижимости, и вышел в безусловные лидеры на вторичке[20], намного опередив конкурентов. Это произошло в самом конце XX века, но когда Игорь в девяносто пятом году пришёл в «Инвестком», тот был всего лишь крупной фирмой с единственным офисом.

Ещё продолжался, склоняясь к закату, золотой век риэлторов, уместившийся в одну пятилетку. По всей России, а в Москве особенно, шло расселение коммуналок. В коммуналках, по новорусской терминологии, жили лохи, то есть люди нетребовательные и податливые, на них можно было заработать тысячи, а нередко и десятки тысяч долларов. В гонке расселения коммуналок «Инвестком» находился среди безусловных лидеров – зарабатывал капитал, позволивший вскоре стать монополистом. Впрочем, и в девяносто пятом году «Инвестком» был очень богатой фирмой, хотя мало кто знал, откуда происходило это богатство.

Перепадало от расселений и риэлторам. В те годы платили всего восемнадцать процентов от прибыли – не тридцать, как стали платить позже, – но эти восемнадцать были значительно весомее. Именно в начале лихих девяностых, когда миллионы людей бедствовали, родилась легенда, отчасти справедливая, об очень высоких заработках риэлторов. На самом деле далеко не все, кто занимался недвижимостью, процветали, многие едва перебивались, но в «Инвесткоме» действительно очень неплохо зарабатывали на расселениях.

К середине девяностых, когда Игорь пришёл в «Инвестком», старые сотрудники стали забывать, а новые и вовсе не знали, что ещё недавно фирма работала как биржа[21]. Мода на биржи проходила по всей стране, и в то же время не было ещё ни тысяч полубезработных агентов и экспертов, перебивающихся случайными сделками, то есть жестокой внутренней конкуренции, ни пустых, поглощающих время дежурств, а фирмам достаточно было обычной рекламы и не требовались многочисленные уловки, чтобы заполучить клиентов.

Игорь пришёл в «Инвестком» почти вовремя, лишь чуть-чуть опоздал, это было ещё золотое время. Позже он подсчитал – выходило тысячи две долларов в месяц. Не самые большие деньги, но раз в десять больше средней зарплаты.

С конца восьмидесятых жизнь у Игоря протекала словно на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз. В самом начале, при Горбачёве, едва вышел закон «О кооперации», он, с полгода протолкавшись в очередях, зарегистрировал большой медицинский кооператив. Это оказалось очень успешное начинание – кооператив процветал, в регистратуре на запись постоянно стояла очередь, но сам Игорь скоро стал жертвой. Тогда ещё не знали такое слово – «рейдерство», но он стал жертвой именно рейдерства. В законе о кооперации, вышедшем из недр советской системы, – недаром Горбачёв, проталкивая закон, ссылался на Ленина, хотя Ленин имел в виду совсем другую кооперацию, – имелся роковой недостаток. Члены кооператива могли работать по-разному, могли и вообще не работать, но на собрании все имели равные голоса. Ложный дух коллективизма явно превалировал над здравым смыслом и частной инициативой. Не случайно очень многие кооперативы оказались вскоре поражены склоками, немалое их количество распалось, погрязло в судах, в иных по многу раз менялись председатели, с кооперативов начались заказные убийства. Это была несовершенная помесь социализма с капитализмом. Кооперативы оказались столь же противоречивы и двойственны по своей организации, как и вся горбачёвская перестройка.