Весной 1947 года мы переехали на окраину города, в Воробьёво, на 6-ю Березниковскую в дом № 81. Наша улица через два квартала кончалась карьерами, и дальше начиналась «природа». Въехав в голый дом, наша семья не имела даже подушек: ради приобретения своего жилища продали всё, включая патефон и заквашенную с осени капусту.

С переездом в Воробьёво и, тем более, к 14 годам нужды в самоутверждении у меня не было. Я знал себе цену, и меня уже тоже называли Карасём. Как-то само собой, без эксцессов моё главенство было признано мальчишками-одногодками ближайшей округи. Поругавшись, подравшись, соседские малолетки, пацаны постарше торопились ко мне, как к третейскому судье. Я спокойно их мирил.

Живя уже в Воробьёве, я так и остался доучиваться в своей начальной школе № 3. И потом не согласился поменять центр города на Воробьёво, в пятый класс пошёл опять же в лучшую школу города № 30. Во время войны её занимал военный госпиталь, в котором все те годы работала моя мама.

Расстояние от дома до школы оказалось не таким уж и большим, добирался на трамвае (тогда на № 4), а то и пешком. Вот когда я научился не только быстро ходить, но и очень даже неплохо бегать.

Ко времени моего перехода в пятый класс школы в стране разделили на мальчишечьи и девичьи. Отношения между учащимися (я говорю о мальчишках) становились более жёсткими. В их среде стали намечаться претенденты на лидерство либо на личную независимость от одноклассников. Это значило, что пришла пора заявить о своём непокорном «Я». У мальчишек, претендующих на лидирующее положение в коллективе, часто всё решалось через «схождение» – честную, один на один драку на кулаках.

Моим будущим соперником в классе был хороший парнишка Юра Мякишев. И мы вполне по-мужски пришли к необходимости «сойтись» при всём классе. Место было выбрано далеко от школы на улице Большой Воробьёвской, на территории ИВАТУ. Драка была честной и бескомпромиссной, при стечении всего класса и даже при случайных взрослых наблюдателях. Дрались кулаками и в полную силу так, что раза два после удачных обоюдных ударов мы оба оказывались на земле. Поднимались и дрались дальше. Чтобы кто-то из чужаков пытался нас разнять, не помню, но наш бой, вероятно, всё-таки был остановлен третьей стороной.

Сколько-нибудь заметного своего преимущества в нашем поединке я не увидел. Но уже утром следующего дня Юра всем своим видом показал, что лидер в классе сменился. Обид друг на друга у нас не было, и мы остались хорошими товарищами. По своей натуре я никогда не был агрессивным, и об этом ещё не раз вынужденно буду упоминать по мере своего дальнейшего душеизлияния.

В пятом и шестом классах учился нормально, потом стал скатываться в ряд обычных середнячков. Учителя у нас были под стать нам, хорошие, добрые. За одним, пока одним, исключением. В подаренной мне в школе годы спустя книге К. Е. Балдина «Начало начал» я с удовольствием узнавал многих из учителей. Особым теплом отдались в душе ставшие родными имена, о которых скажу чуть позже.

А сейчас отдельно отдаю дань памяти одному расхваленному автором «прекрасному» педагогу – М. А. Панкрышевой. По характеру Мария Андреевна была страшной змеюкой, её страсть к железной дисциплине на уроках граничила с садизмом: все должны были сидеть за партой только по стойке смирно. Меня она тут же выгоняла из класса до конца урока, если я поворачивался назад за линейкой или резинкой, неважно с чем обращался к соседу по парте. И случалось это не один, не два и не три раза. Именно по её вине я на всю жизнь невзлюбил науку математику, не понял ни алгебры, ни тригонометрии.

Бит матерью я был дважды в жизни. Первый раз, когда в детском саду научил двоюродного брата Юрку Крайнова матерному стишку, ничего в нём не понимая. Второй раз мне влетело в шестом классе, когда я, уже на дух не переваривая «заслуженную учительницу» Панкрышеву, прогулял школу. Била мама, как и в первый раз, толстой верёвкой долго и больно. В ответ на последнюю экзекуцию мои прогулы сразу же стали систематическими, я решил показать свой уже заявлявший о неприятии насилия характер. Когда же через год обеспокоенная моим до полуночи отсутствием дома мама встретила меня опять с верёвкой в руках, я не просто засмеялся, а захохотал от всей души. А она заплакала. В тот раз моё долгое отсутствие объяснялось очень и очень просто: я всего лишь засиделся на лавочке с какой-то девчонкой. И хорошо, что не знала бедная мама, на какой тропе (и не ночью, а днём) я готов был утвердиться обеими ногами.

Уже представляя, пока лишь приблизительно, с чем будет связана моя жизнь, учился я с желанием. Но к получению пятёрок, что для меня ассоциировалось с насилием, стремления не имел, оставался середнячком. Уже тогда, ещё этого не осознавая, я превыше всего ценил личную свободу. И, конечно же, не мог знать, что Судьбой мне она будет предоставлена практически всю жизнь.

Моя мама Антонина Мироновна Герасимова (Крайнова в девичестве) родилась в 1904 году в городе Саратове, где в 20 лет вышла замуж. С нашим отцом переехала в Иваново, и там в 1925 году родился мой первый брат Юра. Через два года появился второй брат Володя, я стал третьим и не очень желанным для мамы подарком, она очень хотела родить девочку. Мне потом говорили, что в роддоме она сразу отдала меня отцу: «Забери, он мне не нужен!» – «Хорошо, – сказал отец, – тогда и имя ему дам я, назову Николаем». Через три года появилась маленькая Лидка, и мама ею утешилась.

В 1930-х годах она работала в центральной городской аптеке № 1, в 1941 её перевели в госпиталь. Затем мама работала во Всероссийском обществе слепых, после чего была буфетчицей в Ивэнерго. С начала 1940-х она являлась членом КПСС, но каких-либо руководящих должностей не занимала.

Моя мама Антонина Мироновна Герасимова, 1929 г.

Ещё будучи мальчишкой, я не раз отмечал, что, когда мама решала какие-то вопросы даже с незнакомыми людьми, например, обращалась с любой просьбой (при этом всегда выглядела очень достойно), люди разговаривали с ней с неизменным уважением, и вопрос решался быстро. Это сейчас я могу сказать, что от рождения она была наделена довольно высоким социальным рангом, обладала определёнными харизматическими качествами. Надеюсь, что эти качества унаследовал от неё и я.

Вова и Юра, мои старшие братья, 1929 г.

Что я знаю сейчас об отце, Николае Ивановиче Герасимове? Родился он в 1904 году в крестьянской семье в Башкирии. Работать начал в 12 лет, живя уже в Саратове: был взят на фармсклад, скорее всего, на роль мальчишки на побегушках, например, доставщика лекарств. В Саратове же потом встретил нашу будущую маму. Но сын Юрка родился уже в Иванове. Работал отец в областном аптекоуправлении. В 1936 году он – помзавбазой «Главпарфюмер». Окончил шофёрские курсы, с 1939 года – шофёр Госбанка. С сентября 1941 по июль 1945 – Северо-Западный фронт, 137 артбригада, шофёр полевой артиллерии. После войны до 1947 года – шофёр Госбанка, потом завгар фабрики БИМ (Большая Ивановская мануфактура).

К охоте «по перу» отец пристрастился с молодости, держал подружейных собак, был специалистом по их «прихаживанию» (дрессировке). И вот один из его рассказов, с которого фактически началось моё воспитание:

– До войны я как-то сидел с подсадной уткой на реке Лух. Охота открывалась на следующий день с утра. Сделал скрадок, спустил на воду утку, к ней сразу же упал селезень. Покрутился, улетел, прилетел другой, потом ещё один. Тишина, вокруг ни души. Уверенный, что никого рядом нет, я согрешил: взял селезня одним выстрелом, сварил и стал ждать утра. Чуть забрезжило, и такая поднялась вокруг стрельба! Значит, люди-то здесь с вечера тоже сидели. Я от стыда готов был провалиться сквозь землю. И этого стыда, Коля, мне хватило на всю жизнь.