– День добрый, тетя Нора! Сад у вас чудесно цветет в этом году! – ответил на приветствие Никколо, но не остановился и зашагал дальше, а женщина, с улыбкой проводив его взглядом, вернулась к корзинке и продолжила лущить фасоль.

– Это кузина моего отца, – пояснил Никколо.

– У тебя повсюду родственники!

– Есть такое дело. Отец был одним из двенадцати детей в семье, а у матери шестеро братьев и сестер. Так что кузенов и кузин у меня не счесть.

– А у нас вся семья – я да родители. Они поздно поженились, и дедушки с бабушками умерли до моего рождения. У мамы была сестра, намного старше ее, но она тоже умерла, когда я была маленькой.

– Ну, в Меццо-Чель от родственников у тебя отбоя не будет. Все начнут совать нос в твои дела и захотят составить о тебе мнение.

– Прямо как у нас в гет… – начала Нина, но Никколо ее тотчас перебил:

– Тс-с! – и покачал головой.

– Да, прости. Я хотела сказать, что у нас с соседями был один на всех тесный мирок.

– Я понимаю, тебе будет трудно молчать о своих родителях и друзьях, но это нужно ради твоей безопасности. Зато ты сможешь рассказывать о них мне, когда мы будем оставаться вдвоем.

Они почти обогнули деревню, уже приближались к повороту; Никколо остановился и указал на еще одну горстку домов в отдалении:

– Видишь церковь с колокольней? Под ярким солнцем они кажутся белоснежными. Это и есть Меццо-Чель.

– Но та деревня выше по склону! Почти на полпути к вершине!

– Отсюда только так кажется, клянусь тебе. Мы доберемся туда за час.

Они снова зашагали вперед, а солнце припекало все сильнее, и вскоре мокрые волосы уже противно липли к шее и вискам Нины. По дороге она где-то обронила носовой платок и теперь на ходу утирала пот с лица рукавом.

– Ты в порядке? – спросил Никколо.

– Да. Только очень жарко.

Нина сосредоточилась на ходьбе, решив, что надо просто двигаться вперед, раз уж она не в силах ничего сделать с пропотевшими волосами и обожженной солнцем кожей, пока они не дойдут до дома Никколо. Все что она могла в данный момент – идти и не останавливаться.

– Вот, возьми. – Никколо протянул ей влажную тряпку, спасительно прохладную. – Она чистая, тетя Элиза завернула в нее хлеб.

Нина в жизни не испытывала ничего приятнее прикосновения этой влажной тряпки к разгоряченному лбу и шее.

– Далеко еще? – осмелилась она спросить.

– Не больше получаса пути. Если посмотришь вверх, сама увидишь – нужно одолеть еще один холм, и мы на месте.

Но Нина слишком устала, чтобы поднять голову. Слишком устала, чтобы беспокоиться о том, что после ночи на голой земле у нее ломит все тело, что ей отчаянно хочется есть, что она умирает от зноя и чувствует себя бесконечно несчастной. Думать о волдыре, набухшем на левой пятке, и о том, как у нее саднит обгоревшая кожа на лице, она не хотела, а о том, до чего ей грустно, одиноко и бесприютно вдали от родителей, попросту не позволяла себе. Нет, она не станет думать о том, что потеряла. Она не станет…

– Мы пришли, Нина. Это Меццо-Чель.

Они стояли перед маленькой покатой пьяццей, у дальней оконечности которой высилась церковь с колокольней – Никколо уже показывал ее Нине издалека. Несколько скромных заведений – сапожная мастерская, универмаг и булочная – закрылись на обед, а возле единственного питейного заведения на площади дремали под полуденным солнышком трое седовласых посетителей. Постройки здесь все были старые, но не настолько, чтобы представлять историческую ценность. Штукатурка на стенах выцвела и растрескалась, зато все окна были чисто вымыты, а веранды и двери выкрашены свежей краской.

– Собственно, это и есть почти вся деревня. От пьяццы отходят две главные улицы – Виа-Меццо-Чель и Виа-Санта-Лючия.

– Мы еще далеко от твоей фермы? – спросила Нина, уповая на то, что идти пешком придется не больше пары километров.

– Она прямо за церковью, – ответил Никколо и в ответ на ее недоверчивый взгляд добавил: – Клянусь, мы уже совсем рядом.

Они пересекли пьяццу, свернули на дорогу, огибающую ограду церковного двора, и вдруг снова очутились среди полей – каменные стены сменились живыми изгородями из дикого кустарника и деревьев, а булыжники, которыми была вымощена пьяцца, уступили место пыльной сельской дороге. Красавчик сразу же оживился – ускорил шаг, натянув уздечку, и недовольно запыхтел, требуя от Никколо поторопиться. А потом вдруг они все оказались на месте назначения.

В отдалении от дороги стоял деревенский дом с аккуратным внутренним двориком, на котором старая брусчатка чередовалась с клочками земли, засыпанными гравием. Под прямым углом к дому примыкал хлев – через открытые двери виднелись загоны и закуты для домашнего скота. Дом был трехэтажный: первый этаж сложен из камня, второй и третий – из розоватого кирпича, при этом высота верхнего этажа составляла всего две трети от нижних. Во двор выходили по четыре окна на каждом этаже, и ставни на всех были закрыты от полуденного солнца. Крыльцо находилось посередине дома, в серебристой тени старой оливы, а рядом с деревом гостей приветливо встречали две низкие скамеечки.

Поджарая жесткошерстная собака с лаем бросилась к ним; из-за узкой двери тотчас показались две девочки и мальчик – их восторженные вопли «Нико! Нико!» сплелись в контрапункте с заливистым приветствием пса, ревом Красавчика и смехом старшего брата, который подхватил и закружил младших.

Еще два подростка заспешили к ним из стойла; следом, более степенно, шагал пожилой мужчина, до того похожий на Нико, что мог быть только его отцом. Нико с приветливой улыбкой устремился к ним, но замер, когда из дома вышла какая-то женщина. У нее тоже было явное фамильное сходство с Нико – казалось даже, они двойняшки: оба с золотисто-медовыми волосами и темными серьезными глазами.

– Мы не ожидали тебя раньше следующей недели, – сказал пожилой мужчина.

– Знаю, уж простите. – Нико подтолкнул Нину вперед, обняв ее за плечи. – Нина, это мой отец Альдо и моя сестра Роза. Сейчас перезнакомлю тебя со всеми остальными. Эй, кто здесь есть? Это Нина. Моя жена.

– Жена?! – Роза схватилась за сердце, как будто услышала трагическую весть, и, резко развернувшись, бросилась обратно в дом.

Нина почувствовала, как ладонь Нико на мгновение сжалась крепче на ее плече, но он не кинулся догонять сестру. Пришлось девушке самой как-то разрядить обстановку:

– Приятно познакомиться, синьор Джерарди.

– А я счастлив встрече с тобой, только, умоляю, безо всяких «синьоров», ты ведь теперь моя дочь. Называй меня «папа». – Отец Нико взял ее за руки, расцеловал в обе щеки и взволнованно заулыбался: – Добро пожаловать в нашу семью! – А затем обернулся к подросткам: – Займитесь мулом и повозкой.

Далее Джерарди-старший повел Нину под руку на кухню через низкую дверь, глубоко утопленную в каменной кладке, и знаком предложил им с Нико сесть за длинный обеденный стол. Большую часть дальней стены здесь занимал огромный очаг, напротив стола вытянулась кухонная стойка с плитой и висела эмалированная раковина с одним краном. Стало быть, дом оборудован водопроводом, отметила Нина, и электричеством, судя по лампочке под потолком и радиоприемнику в ореховом корпусе на полке у входной двери.

Роза тоже была там, мыла тарелки в раковине. Напряженная спина отчетливо намекала, что к ней сейчас лучше не соваться. Она даже не обернулась, чтобы поприветствовать вошедших.

Альдо изо всех сил старался разрядить атмосферу – принялся бодро раздавать указания младшим дочкам, попросил достать свежую скатерть, принести миски, ложки и стаканы.

– Вроде бы должен был остаться суп, а Роза вчера напекла хлеба. Да, Роза? О… кажется, она очень занята. Пойду посмотрю, что у нас в кладовке, и заодно принесу вина, а детишки пока представятся Нине и расскажут о себе. Только не вздумай с ними церемониться, милая, давай-ка сразу построже.

Дети пока изнывали от нетерпения на пороге, но, едва получив приглашение войти, окружили Нину, а самый младший мальчик – наверное, это и был Карло, – забрался на колени к старшему брату с непосредственностью ребенка, который знает, что его любят.