Папа протянул ей стетоскоп и термометр – она спрятала их в самом глубоком кармане пальто. Другие вещи, необходимые для визита к пациентке, отправились на дно ее холстяной сумки.

– Кого за тобой присылали?

– Соседского сынишку. Бедный ребенок совсем замерз.

До 1938 года у них был телефон. Он стоял на столике на лестничной площадке, а рядом с ним лежали карандаш и стопка листов бумаги. Когда Антонине исполнилось десять, папа объявил, что она достаточно взрослая, чтобы пользоваться телефоном, и когда девочка немного потренировалась записывать сообщения и говорить в трубку четко и вежливо, ответы на звонки стали ее почетной обязанностью. Но несколько лет назад телефон забрали, после того как папе было запрещено заниматься медицинской практикой, и теперь на столике осталась только пустая ваза.

Дождь оказался не таким сильным, как опасалась Антонина, – просто в воздухе висела водяная взвесь, и камни были скользкими и мокрыми под ногами. Яркая луна выглядывала из-за облаков, а в щели между ставнями домов пробивалось достаточно света, чтобы видно было дорогу, – здесь никто не заботился о соблюдении светомаскировки. Из всех бед, обрушившихся на Венецию, бомбардировки представлялись самой незначительной.

Они пошли по узким калле, замедляя шаг на каждом повороте и проверяя, свободен ли путь. Антонина знала, как себя вести, если они вдруг нарвутся на патрульного; по крайней мере, она надеялась, что хорошо запомнила папины наставления. Они были в гостях у родственников, должен будет сказать папа, а ей следует кивнуть в знак подтверждения. Папа пояснит еще, что они, мол, хотели дождаться, когда дождь прекратится, но этой зимой, похоже, дожди какие-то нескончаемые. А потом им останется затаить дыхание и мысленно уповать на то, что патрульный, который их остановил, пребывает в добром расположении духа.

Они никогда не заговаривали о том, что может случиться, если власти обнаружат, что папа посещает пациентов вопреки запрету.

Дом синьоры Меле находился в Старом Гетто, в самом конце тупика, которым обрывалась Калле-дель-Форно. Это пятиэтажное здание было одним из старейших здесь, оно веками неуклюже сидело на своем зыбком фундаменте; вероятно, даже Пизанская башня не смогла бы похвастаться такими кривыми полами.

Соседский мальчик оставил входную дверь открытой, а на высоком подоконнике их ждала масляная лампа с едва теплившимся огоньком. Папа взял лампу одной рукой, другой подобрал полы плаща, и они с Антониной начали медленное восхождение на последний этаж. Останавливались на каждой лестничной площадке, ждали, когда пройдет боль в папиных артритных ступнях, и шли дальше. Папа говаривал, что артрит – цена, которую ему пришлось заплатить за жизнь в самом прекрасном городе мира.

– Боюсь, я сегодня нерасторопнее обычного, меня и черепаха обгонит, – повинился он.

– Ничего, – отозвалась Антонина. – Лучше не спешить, чем взбежать наверх и запыхаться так, что одышка синьоры Меле покажется здоровым дыханием. Не представляю, как ей удается преодолевать столько ступенек.

– Подозреваю, что она вообще не выходит из квартиры. Насколько мне известно, за продуктами для нее ходит синьора Спаньоло, которая живет этажом ниже.

– А у нее дома кто-нибудь прибирается? – спросила Антонина.

– Сейчас увидим. Но если там недостаточно чисто, надо сделать вид, что мы этого не заметили, – предупредил папа. – Иначе синьора Меле устыдится и расстроится, а в следующий раз постесняется меня позвать, когда ей станет совсем плохо.

Они постучали в дверь квартиры, прислушались, стараясь уловить звук шагов, а когда никто к ним не вышел, папа сам приоткрыл незапертую створку:

– Синьора Меле! Это доктор Мацин. Можно войти?

Приглушенный ответ донесся из глубины квартиры – из спальни, если Антонина верно запомнила расположение комнат с прошлого визита. Они пошли на голос и обнаружили синьору Меле в кресле у кровати. Она ждала их, накинув на плечи шаль; из-под подола ночной рубашки торчали голые ноги. Посиневшими руками пожилая дама вцепилась в подлокотники кресла, а ее затрудненное, свистящее дыхание Антонина услышала с порога.

– Дорогая синьора Меле, – начал отец профессиональным тоном, в котором звучали теплота и забота, – с вашей стороны было очень любезно встать, чтобы нас поприветствовать, но я бы предпочел, чтобы вы снова легли и устроились поудобнее. Вы позволите Антонине вам помочь? А я пока вымою руки.

Когда пациентка снова оказалась в постели и сидела, откинувшись на заботливо подложенные под спину подушки, доктор Мацин приступил к тщательному осмотру. Закончив, он аккуратно подоткнул вокруг нее одеяло.

– Еще не хватало вам простудиться. Вот так. А теперь я дам вам настой, чтобы ночью легче дышалось. Антонина, ты принесла бутылочку, которую я приготовил?

Синьора Меле безропотно проглотила лекарство, но даже от этого малого усилия совсем ослабела.

– Что со мной? Почему я чувствую себя такой усталой?

– Это сердце у вас устало. Ему приходится работать больше, чем обычно, чтобы вы могли двигаться, поэтому у вас иногда кружится голова. – Говоря это, он смотрел синьоре Меле в глаза, а когда та начала нервно комкать и терзать пальцами одеяло, накрыл ее руки своими ладонями. Затем он дал ей немного времени обдумать услышанное и, как только женщина начала всхлипывать, протянул ей чистый носовой платок, достав его из кармана. – Знаю, вам очень не понравится мой совет, но я думаю, вам лучше переехать в casa di riposo. Вам там помогут. Вы не можете тратить силы на домашнюю работу и тому подобное. А кормят там отменно. [6]

– Но я живу в этой квартире почти пятьдесят лет, – запротестовала синьора Меле, – с тех пор как мы с Даниэле поженились. – Слезы хлынули по ее щекам, но она не стала их вытирать. – Здесь все мои воспоминания…

– Где ваши дочери? – поинтересовался отец Антонины.

– Джулия живет с мужем в Австрии. Они уехали туда задолго до войны. Я уже много месяцев не получаю от нее вестей. А моя Эмма в Болонье, но она слишком занята детьми и супругом, который давно сидит без работы…

– Понятно. Что ж, посмотрим, что я смогу для вас сделать. Постарайтесь поесть, даже если не будет аппетита, но супа лучше поменьше, и не пейте слишком много жидкости.

– Спасибо, доктор. У меня есть несколько лир…

– Нет-нет, ни в коем случае. Может, вам что-нибудь принести, пока мы здесь? Нет? В таком случае мы сейчас вас покинем, а Антонина зайдет утром с новой порцией лекарства для вас.

Обратный путь казался бесконечным. Отец совсем утомился и все тяжелее опирался на руку дочери, пока они шли по темным улочкам, и к тому времени, когда благополучно добрались до своего дома, Антонина мечтала лишь об одном – подняться в спальню и залезть под стеганое одеяло. Но папе всегда было трудно уснуть после таких ночных вызовов, и теперь, без мамы, Антонина осталась единственным человеком, который мог дать ему утешение. Поэтому она помогла ему снять пальто, затем развязала, присев на корточки, шнурки на его ботинках, а когда он устроился в любимом кресле, в своем рабочем кабинете, сходила на кухню за бутылкой с горячей водой для его артритных ступней и за стаканчиком граппы для бодрости духа.

Отец счастливо вздохнул, когда Антонина сунула теплую глиняную бутылку ему под ноги и стаканчик виноградной водки – в руки.

– Благодарю. За это и за твою помощь с ночным вызовом. – Он отпил граппы, не сводя с дочери пристального взгляда. – Что скажешь о синьоре Меле? Какой диагноз ты бы поставила?

– Застойная сердечная недостаточность.

– Да. Поэтому я и посоветовал ей переехать в дом призрения.

– Но дочь ведь может забрать ее к себе.

– Та, которая в Болонье? Сомневаюсь. Могу предположить, что она сошлется на дальний переезд, или на нехватку денег, или на то и другое, и в итоге синьора Меле все равно окажется в доме призрения. Если бы дочь действительно хотела помочь, она бы давным-давно позаботилась о матери.