Взглянув на красную точку на экране наручного монитора, я убеждаюсь, что Флёр в безопасности. В течение следующих сорока минут она просидит за партой на уроке испанского. С наслаждением вдыхая утренний воздух, я ощущаю, как расслабляются мышцы, когда я пробегаю первый километр, постепенно набирая скорость. Шрам на бедре, обычно напоминающий о себе ноющей болью, из-за размашистых движений начинает жечь, но я стараюсь не обращать на него внимания. Я был неплохим бегуном до того, как умер в первый раз – и поддерживал себя в форме на уроках физкультуры в школе, – но именно Флёр заставила меня действительно быстро бегать. Когда я стал Зимой, каждый разделявший нас километр означал еще один день моей жизни, а впоследствии еще один день моего существования в одном мире с ней.

Пусть я больше не Зима и не могу вызвать порыв ветра или заставить с неба падать мокрый снег, я все равно быстрее Флёр. Возможно, глупо воспринимать это в таком свете, но с тех пор как я лишился своей магии, бег остается единственным, что помогает мне сохранять чувство собственного достоинства рядом с ней.

К концу третьего круга я почти позабыл о своем дымном тумане. Сладкий запах цветущей джакаранды, мимо которой я сейчас пробегаю, напоминает мне о Флёр, и, уклоняясь от детей, гоняющихся за утками по тропинке, я закатываю рукав и проверяю монитор на запястье.

GPS-сигнал Флёр пропал. Я постукиваю по экрану, чтобы уменьшить масштаб и, нигде не находя красной точки, замедляюсь. Ее нет ни в языковой школе, ни в кафе, ни на одной из ведущих к нашему дому улиц.

Тяжело дыша, я останавливаюсь на краю дорожки и звоню ей на сотовый, но не получаю ответа. Тогда я набираю номер стационарного телефона на вилле. Обливаясь холодным потом, я разъединяюсь, мысленно подсчитывая минуты, прошедшие с тех пор как в последний раз проверял монитор. Всему виной, должно быть, сбой в передатчике. Флёр никогда не пропускает занятия, и раньше она бы точно не ушла.

Свернув с дорожки, я срезаю путь через кусты, спеша к школе Флёр. Проторенной тропы нет, и я вынужден замедлить шаг, продираясь через разросшиеся вокруг парка джунгли. Между стволами деревьев едва виден ближайший переулок. Не отрывая глаз от монитора на запястье, я пытаюсь проложить по карте более четкий маршрут.

Сник.

Я замираю, заслышав этот слишком знакомый звук. Медленно поднимаю голову, ощущая приставленное к моему горлу лезвие ножа.

– Dame tu billetera y tu celular[1], – доносится голос откуда-то сбоку, и чья-то рука толкает меня в спину.

– ¡Hazlo ahora, cabrón![2] – раздается другой голос. Значит, нападающих двое.

– У меня нет с собой бумажника, – отвечаю я, глядя прямо перед собой и поднимая руки так, чтобы их было хорошо видно. Предупреждение Лайона избегать полиции еще свежо в памяти. Стоящий позади меня парень ощупывает карманы моих шорт для бега, но они пусты. Нет даже ключа от дома, а кода безопасности им от меня ни за что не добиться. – Я же сказал: у меня нет денег.

– Tu reloj[3].

Тот, что рядом, тычет в меня лезвием. Оно тупое, но я не сомневаюсь, что с задачей своей справится прекрасно. Я отклоняю голову. Ни за что на свете не отдам этим придуркам свою единственную связь с передатчиком Флёр.

Второй парень хватает меня за запястье, но я отдергиваю руку. Он предпринимает еще одну попытку, и я с силой толкаю его локтем в ребра. Меня охватывает ледяная ярость, а желание драться перебивает все рациональные мысли, и я лягаю пяткой обидчика в голень.

Потом хватаю первого нападавшего за запястье, отвожу нож от своего горла и ударяю его кулаком в нос. Парень отшатывается, прижимая ладонь к лицу. Я разворачиваюсь и пинком отправляю его дружка обратно в кусты. На одно яркое восхитительное мгновение мне кажется, что магия вернулась. Как будто я снова Зима, невосприимчив к холоду и борюсь за свою жизнь. Но в следующее мгновение меня пронзает сильнейшая боль, и у горла снова оказывается нож.

В классе на втором этаже жарко и душно, и мне не удается сосредоточиться, даже выпив полстакана капучино. Едкий запах пота в комнате смешивается с тяжелым ароматом духов женщины, сидящей позади меня, и чьим-то чесночным дыханием.

С тоской перевожу взгляд на единственное открытое окно в дальнем конце комнаты, через которое легкий ветерок доносит слабый запах земли из расположенного в квартале от школы парка. Мои мысли устремляются к Джеку и к тому, как он каждое утро горбит плечи, глядя в окно тренажерного зала в перерывах между тренировками, как будто хочет оказаться в каком-то другом месте.

Или стать кем-то другим.

В последнее время он сделался беспокойным. В том, каким нагрузкам он подвергает свое тело, чувствуется безрассудство. Как будто проверяет, насколько далеко может зайти. Иногда он бегает часами напролет, словно стремясь убежать от того человека, которым стал. Я почти чувствую, как внутри него нарастает разочарование. Сдерживаемый гнев, который он направляет на самого себя, – это ширящаяся неуместная враждебность, заставляющая меня беспокоиться, что он сотворит какую-нибудь глупость и навредит себе.

Учитель бубнит, записывая на доске спряжение глаголов. Я собираю учебники и тихо выхожу из комнаты. Передатчик у меня в ухе похож на твердую шишечку, и, спускаясь по ступенькам, я выключаю его и кладу в карман. Джек, наверное, не сидит дома за компьютером. Он был слишком взвинчен, когда я уходила с виллы. Слишком беспокоен после нашего поединка. Я точно знаю, где его найду.

Толчком открываю дверь школы, перехожу улицу и направляюсь в парк, вдыхая чистый свежий запах текущего ручья, смешивающийся с разлитым в воздухе насыщенным цветочным ароматом. Я пробую отыскать в ветре запах Джека и ощущаю его резкий пот. Я еще не привыкла к его человеческому запаху, разительно отличающемуся от смеси перечной мяты, остролиста и сосны, которые характеризовали его как Зиму. И которые почти полностью исчезли с тех пор, как он потерял свою магию, сменившись прохладными мускусными средствами для мытья и мятными гелями для бритья. А под ними я различаю естественное человеческое тепло его кожи – и цепляюсь за него. То самое, которого я жажду, когда заползаю под его руку ночью, чтобы свернуться калачиком, и с которым просыпаюсь каждое утро.

По мере приближения к парку запах Джека становится сильнее. Я схожу с тропинки и, убедившись, что меня никто не видит, взбираюсь по стволу дуба и усаживаюсь на высокую ветку. Прячась в листве в ожидании Джека, я не могу отделаться от ощущения, что все это уже происходило раньше. Возможно, два года назад. Или десять лет, или даже двадцать. Внезапно мне кажется, что я снова охочусь за Джеком, и неприятное ощущение дежавю сменяется ноющим чувством вины, когда из-за поворота дорожки появляется Джек.

Он усиленно работает руками и ногами, а футболка у него на груди вся взмокла от пота. Потом он сходит на траву, спеша к сложенному из камней ограждению, и перепрыгивает через него. Его ярко-белые кроссовки мелькают в воздухе – и я теряю его из виду.

Куда, черт возьми, он так спешит?

Призывая соседние ветки, я осторожно перепрыгиваю с дерева на дерево, следуя за его запахом, пока не подбираюсь достаточно близко, чтобы увидеть его. Он уже не бежит.

Солнечный свет отражается от лезвия ножа, которое какой-то парень прижимает к горлу Джека. Меня охватывает паника.

Я мысленно погружаюсь в мягкую землю в поисках корня и, схватив ближайший, протягиваю к Джеку и его о чем-то спорящим обидчикам. Джек отдергивает руку, и их голоса становятся громче. Он выбрасывает локоть назад, и один из парней со стоном падает на землю. Из-за листьев и цветов мне плохо видно происходящее. Все двигаются, так что трудно что-либо разглядеть. Джек наносит удар, затем разворачивается и пинком сбивает с ног того, кто стоит за ним. Внезапно в просвете между ветвями я различаю мерцание лезвие ножа, и воздух наполняется запахом крови. Крови, едва различимо пахнущей Зимой.