– К вам вчера поступил пациент с отравлением, – я постарался придать голосу безапелляционные нотки. На всякий случай я захватил давно просроченные корочки общественного совета Минюста, благо что красные. Но козырять удостоверением не пришлось. Медсестра равнодушно кивнула:

– Вторая палата.

Меня он не узнал. Я погрешил бы против истины, сказав, будто узнал его на все сто процентов: трудно было представить, что этот жёлто-зелёный полутруп, погасшими глазами уставившийся в потолок, так напугал меня вчера.

– Я следователь.

– Так… ведь… уже… – он с трудом облизал потрескавшиеся губы непослушным языком.

– Я по другому делу.

Я огляделся: в палате мы были не одни, ещё на двух кроватях лежали больные. Спали они или находились без сознания, было неясно; во всяком случае, они были обездвижены и, как и у «моего» пациента, каждому была поставлена капельница. Я наклонился к самому уху мальчишки, сгреб в кулак ворот пижамы и прошептал:

– Послушай, ты, сволочь… Вспоминай: год назад, парк, поздний вечер, женщина пожилая, седая, в очках… Ты её палкой по голове… Вспоминаешь? Говори, или придушу тебя сейчас…

Он сделал движение, пытаясь высвободиться, но сил даже поднять руку не хватало.

– Какая женщина? Не понимаю, о чём…

– Давай, давай напрягай память… Ровно год прошел. Она зашла в парк со стороны проспекта, ты на неё напал, она побежала, но ты догнал и размозжил голову… Ну? Небольшого роста, в очках… Она с собой ещё курочку, жареного цыплёнка несла…

Тут парень явно испугался:

– Цыплёнка… А-а, а как вы узнали? Я… я не хотел, это Жанна… она все… говорит, ей-то уже зачем, так вкусно пахнет, возьмём себе…

Пальцы у меня разжались…Вот это да!

А парень непонимающе посмотрел и искренне спросил:

– А разве за это могут посадить?

Этот вопрос, а вернее, интонация, с которой он был задан, меня явно озадачил. Он что, дебил? Не понимает, что бывает за убийство?

Вдруг он скосил глаза на дверь и взволнованно зашептал:

– Мама пришла. Пожалуйста, не говорите ей ничего, – и уже громко, обращаясь к ней. – Мама, познакомься, это следователь…

Я поднялся со стула и обернулся. Невысокая заплаканная женщина сделала несколько шагов и подняла голову.

Это была она!

Несколько мгновений она вглядывалась в моё лицо, потом узнала и в замешательстве прошептала:

– Ты? Следователь? Странно…

Затем она кивнула головой, приглашая меня выйти из палаты. В коридоре она сразу же набросилась на меня:

– Как ты здесь оказался? Ты вправду следователь? Какой же ты следователь, ты же… А-а, я поняла! Ты следил! Ты следил за нами! Ты всё знал и ни разу не пришел! Ты трус! Трус! Ни разу за все эти годы не появился, а объявился только сейчас, когда мой мальчик…

Она заплакала.

– Уходи. Ты нам совсем не нужен. Мы прекрасно обходились одни и…

Рыдания душили её. Наконец она немного успокоилась.

– Уходи, – взялась за ручку двери, обернулась и добавила с расстановкой. – И запомни: он не твой сын. Он – мой сын.

Она вошла в палату. Дверь хлопнула и слегка приотворилась. Я сделал шаг, взялся за ручку и… Знаете, не в моих правилах шпионить под дверьми, но сейчас что-то заставило прислушаться:

– Мама, ты плакала? Он что, всё тебе рассказал? Я же просил…

– Нет, а о чем он должен был молчать?

– Ты представляешь, он приходил по тому самому случаю в прошлом году… ну, помнишь, я рассказывал? Мы с Жанной тогда гуляли… Старушка у нас на глазах перебегала проспект, и ей по голове из самосвала выпавшей доской шандарахнуло… Мы тогда отнесли её на газон и «скорую» вызвали, помнишь?

– Да, припоминаю, и почему…

– Прикинь, у неё курица тогда была, мы и взяли… А что, если б не мы, в «скорой» бы сожрали. Так вот, этот мужик говорит, что мы украли…

– Успокойся, больше он не придёт…

Я тихонько прикрыл дверь и пошёл прочь…

– Вот здорово! А как сейчас? Они вас простили? Вы живёте вместе? – радостно затараторила девушка.

Вместо ответа старик медленно поднял трость и показал ею в сторону. Девушка проследила, куда указывала палка и упёрлась взглядом в расположенную неподалёку свежую могилу. На ней не было ничего, кроме креста и большой фотографии, укрытой в полиэтилен.

Девушка подошла поближе, наклонилась над фото, вдруг всхлипнула и закрыла лицо руками.

Старик не по-доброму усмехнулся, ни слова не говоря поднялся и неспешно последовал к выходу с кладбища…

—…Не было всего этого. Не-бы-ло! Выдумал всё старик, – Эмиль Бернардович в крайнем раздражении ходил по мастерской из угла в угол. – Хватит реветь. Неправда это всё!

Девушка сидела по-турецки на верстаке, закрыв лицо руками, и беззвучно плакала.

– Мы с этим типом давно знакомы. Каждому в своё время он рассказывал душещипательные истории. Каждому! И все в одиночку, и все разные – мне, Рафаловскому, Диме Ветошкину, Анне Константиновне… И ведь подгадает же, что б один на один остаться, и… Вот хотя бы и Василию тоже… Василий!

Васёк, неопределённого возраста парень с головой абсолютно лысой и донельзя загорелой, вздрогнул и отложил в сторону огромный бутерброд, на который только что, как удав, пытался натянуться.

– Василий, напомни, тебе про кого наш душегуб рассказывал? Про утонувшего брата?

– Н-н-н-н… – слово застряло и никоим образом не хотело выходить, – …м-м-м-м-м… – Васёк оперативно поменял слово на другое, но и его постигла та же участь.

Немного помучившись, он замолчал. Все вежливо ждали. Васёк, закатив глаза, прикидывал, какое слово имеет шанс проскочить, и без особой надежды на успех предпринял ещё одну попытку.

– П-п-племянника. Ц-ц-целый час лепил, как п-п-племяша в снегоуборочную затянуло, к-к-кишки на ш-ш-ш… – слова, начавшие литься если не бурным потоком, но уверенным ручейком, вновь упёрлись в невидимую плотину. Тут Васёк не стал применять старой тактики и упорно пытался выдавить непокорное слово. Видимо, было оно сверхважным для дальнейшего повествования и замене не подлежало.

– Вот! Видишь – полный бред! – Эмиль Бернардович торжествующе обернулся к дочери. – А тебе что он говорил? Что у него никого нет? Один, мол, на белом свете? Василий… Василий, прекрати! Хватит, хватит! На себе, на себе нельзя!

Васёк, отчаявшись продолжить рассказ, в страшном возбуждении начал жестикулировать и метаться по мастерской. Он был очень похож то на самурая, делающего себе множественное харакири, то на джедая, разящего направо и налево световым мечом: Васёк явно решил во что бы то ни стало всеми оставшимися в его арсенале способами донести смысл истории. Наконец он остановился, обречённо махнул рукой и побрел в угол к своему мегабутерброду, по дороге беззлобно пнув пустую пластиковую бутылку.

Эмиль Бернардович подошел к дочери, прижал разноцветную голову к плечу и жалобно попросил:

– Ну, не плачь, очень тебя прошу…

– Да-а, а зачем он его… такой лялечка… зачем, а?

– Да кто ж его разберёт, зачем? – он вздохнул. – Развлекается, по-видимому, так. Одно слово – душегуб…

– Шнек, – неожиданно четко донеслось из угла. – З-зараза…

О немцах, мифах и солёных груздях под водочку

Дорогая Пулковская обсерватория!

Чрезвычайно трудно передать на бумаге те чувства, коими охвачен был я с того самого мгновения, как увидел в почтовом ящике своём долгожданное письмо от вашей высоконаучной и глубокоуважаемой организации. Не чаял я, что так скоро получу ответ на свое сообщение.

Отрадно, что столь уважаемые мною учёные мужи смогли оторваться от беспрерывного раскрытия тайн нашей бесконечной Вселенной и выкроить малую толику своего драгоценного времени, дабы ознакомиться с сутью моего открытия! Видать, не зря мне, не обладающему высокими регалиями и учёными степенями исследователю-самоучке, пришла в голову дерзкая мысль представить на ваш высочайший суд скромные плоды моих размышлений.