Заметил.

Весь последующий день пошёл наперекосяк. Сначала, героически прорвавшись через все пробки на Ваську, прибыл по адресу в заявленный – двадцатиминутный – срок, о чём, не скрывая гордости, отрапортовал Марусе. Однако после четвертьчасового ожидания выяснилось, что клиент не берёт трубку. Так случалось, и нередко: люди, кляня медлительных таксистов, в нетерпении выходили на улицу, их подхватывал частник, а отменить заказ ‒ это им было стыдно…

Встал первым на Ваське, и стоял недвижимо полтора часа, и это при том, что центр и Петроградка двигались довольно бодренько. Не выдержал, сорвался в центр, пристроился там пятнадцатым и, естественно, остров тут же поехал. Сделал одну минималку, отстоял ещё два часа, получил безнального клиента на Охту, и решил остаться, благо что был там один.

И всё. Впору запеть: «Словно замерло всё до рассвета…» Покатался по району, один раз взял «с руки» на полтинничек; через часа два объявил Марусе, что и Ржевку берёт, а спустя ещё час ‒ что и Весёлый может легко окучить… В итоге окопался у метро и стал ждать у моря погоды…

― Как я понимаю, букет тоже не мне предназначался?

– Нет, нет, тебе! И почему «тоже»? Я …

– Прекрати врать! Почему ты всегда врёшь? Сколько я помню, все эти годы ты мне постоянно врал! Ты никогда не говорил правды! И сегодня ‒ если б ты сказал по телефону, куда мы едем, я бы никогда…

«А, собственно, почему я должен безропотно соглашаться? Подряжались в оба конца? Подряжались, ясен перец! Так и скажу: мол, сразу надо было говорить, что только в одну сторону. Всё-таки не ближний свет: я бы, может, и не согласился бы, а так… Вот, смотрите: тысяча двести набежало, еще полцены надо бы набросить… Это уж минимум миниморум… Нет, лучше так: тысяча триста, плюс половина ‒ шестьсот пятьдесят, на круг тысяча девятьсот пятьдесят… Да, так-то лучше… А если две штуки даст, полтинник не верну: нету, скажу, у меня мелочи…»

‒ Щербак, смотри, смотри-ка!

‒ Куда?

‒ Да направо! Вот! Узнаёшь?

‒ Да… Сколько лет…

‒ Смотри, окошко горит! Да это же твой кабинет! Точно твой!

‒ Да нет, мои окна шестое-седьмое с краю, а это… Это же приёмная… А твои?

‒ У нас во двор выходили. Ты что, не помнишь? Ты вообще ничего не помнишь!

‒ Не заводись, прошу…

‒ Я же ещё и завожусь! Появляется посреди ночи, и…

«Подъезжаем. Наступает момент истины. И куда же они всё-таки собрались?»

‒ Любезный, сейчас на светофоре налево… Ещё налево… Вот, первая парадная.

‒ Ну, что сидишь, иди, ‒ произнесла женщина с деланным безразличием. – Не съедят тебя там… Цветы, цветы возьми!

Мужчина остановился, дёрнулся было обратно, но махнул рукой и решительно зашагал к дому.

Что произойдёт дальше? Пока это не ведомо…

Может статься, что мужчина скоро вернётся, сядет в машину, и они, не проронив ни слова, уедут в город, также молча выйдут вместе у дома женщины, и Роман так никогда и не узнает, куда же он возил загадочную пару в этот вечер…

А может, и наоборот: задержится надолго, а женщина будет всё чаще выходить из машины, курить и смотреть в единственное освещённое окно на третьем этаже, а потом, от отчаяния, поспешно и сбивчиво поведает Роману их историю; и будет клясть себя – дуру ‒ за доверчивость, а Щербака – за все смертные грехи, и в особенности за то, что повстречался

на её пути. И будет через слово требовать у водителя подтверждения, не замечая, что не слушает её водитель, погружённый в свои сложные расчеты…

Пока – неизвестно. Только что хлопнула дверь парадной и мужчина ещё даже не поднялся на этаж, поэтому – пока! – возможно всё…

Лиза

Лиза страдала.

По большому счёту, ничего необычного не происходило: Лиза страдала практически всегда, страдала всю свою недолгую жизнь, сколько себя помнила. Подчас причиной её скверного настроения были вещи вполне объяснимые: погода устанавливалась донельзя жаркая и душная, либо наоборот, дождь лил как из ведра – естественно, в обоих случаях о прогулках можно было забыть и приходилось сидеть взаперти в опостылевшем доме; недосып (крайне редко) или, напротив, пересып (как правило); подарки к празднику оказывались на поверку ну совсем не те, что она ожидала; шуточки и колкие замечания подруг, на которые Лиза обижалась сразу, или уже по прошествии некоторого времени, придя домой; случались и другие, не менее очевидные события. Но чаще мучилась она без всякого видимого повода, причём градус её страданий мгновенно скакал от простой хандры до истеричных приступов и обратно. Такой депрессняк со временем перестал смущать Лизу, она настолько привыкла к своему перманентному томлению, что периоды хорошего настроения стала воспринимать с недоверием.

Но не сегодня. Сегодня Лиза совершенно точно знала, в чём причина её тоски. У неё ещё никогда не было ЭТОГО. Именно так: Э-ТО-ГО – неопределённо, что придавало некий флёр таинственности и романтизма – Лиза и в мыслях, и, будучи наедине сама с собой – вслух – проговаривала это слово. Хотя на самом деле ни о какой неопределённости речи не шло: Лиза много раз представляла себе, как это всё будет происходить. Как её партнер подойдёт, робко приобнимет за талию, как она чуть отстранится и потом отвернётся, мимолётно поймав его взгляд, полный мольбы и бешеной страсти; и он тогда уже крепко-крепко сожмет её стан в своих объятиях, прильнёт к её шейке… ну и так далее – всё было обдумано до самых-самых мельчайших деталей, так, что уже становилось скучно.

С гораздо большим удовольствием проигрывала она в голове сцены первого знакомства и – особенно – расставания. Её герой покинет Лизу после первой же, страстной до безумия ночи: разлука должна происходить рано утром, за несколько минут до рассвета. Лиза останется на берегу, а её суженый будет стоять в лодке, которая вот-вот увезёт его в дальние страны, туда, где ему предстоит выполнить чрезвычайно важное и опасное задание. Они будут молча смотреть друг на друга, потом лодка отчалит и поплывёт очень-очень медленно, и густой туман будет налетать хлопьями, то скрывая её героя, то вновь показывая. Лиза не будет плакать, нет, и говорить ничего не будет, потому что все слова о том, что она любит его и непременно дождётся на поверку окажутся беспредельно глупыми и банальными и, главное – лживыми. Они оба знают, что расстаются навсегда, что ему суждено сгинуть на чужбине. Лиза была уверена в этом, но она была убеждена ещё и в том, что возлюбленный умрет с её именем на устах…

А потом… А потом она будет бесцельно бродить по улицам, натыкаясь на прохожих, а также по полям и лугам, натыкаясь на… ни на кого не натыкаясь, просто бесцельно. В компании она будет отрешённо смотреть сквозь подруг, а если кто-то обратится к ней, то она вздрогнет, бросит на вопрошающего непонимающий взгляд, и, ничего не ответив, тихо и печально уйдёт…

Надо заметить, что Лиза была ещё очень молода, её часики даже не начинали тикать, и она ни в коей мере не испытывала никакого физиологического дискомфорта от своего сегодняшнего состояния. Так что, ввиду отсутствия романтического героя, бросаться на шею первому встречному и быстренько бежать с ним спариваться не торопилась. Хуже было другое: все её подруги – и Жанна, и Тома, и стервозина Гуля, и Анька Большая, и Анька Маленькая, и даже Варя-толстуха – все, абсолютно все уже перешли в иную «категорию». Естественно, в открытую с ней никто на подобную тему не заговаривал, но Лиза подозревала, что стоило ей уйти из компании, как подружки начинали охотно перемывать ей косточки.