Старый новый вождь, как и хотел, прошёл своё испытание, закалил ум и стал мудрым лидером для своего народа. Могрул крутит в руке красную бусину и думает о том, что цели смертные придумывают себе сами, а на деле — никому ничего не должны. Что же мешает вождям прозреть и поумнеть раньше? Почему Могрул не мог послушать близких и повлиять на проблемы, что язвой разрастались в храме?

Очагов заражения так много, что не ухватишься за каждый. Юртрус, конечно, мудрый бог, куда более внимательный, чем кажется, однако руки у него только одни — и те принадлежат Могрулу. Белорукий рождён отнюдь не для уничтожения, он любит орков по-своему: они нужны ему, ибо без них не будет и его самого.

Уже никто не произносит имя клана, откуда вышел Согорим, и возрождать его он не горит желанием. При первой возможности вождь уходит сражаться против бандитов, дезертиров и других нарушителей границ вместе с Катрионой, не в силах отказаться от вкуса их общей победы. Даже Могрулу он не рассказывает подробности, но старый жрец порой серьёзно опасается, что однажды снова начнёт воспитывать парочку полуорчат.

Традиции — традициями, однако далеко не всё возможно поменять по щелчку пальцев в неповоротливых орочьих мозгах. И уж точно никому из них не обойти жажду крови; орки справедливо требуют виновников к ответу, и Согорим выкидывает к ногам лидеров кланов трупы Лограма, Вигнака, голову жреца в маске и нежить, в которую тот превратил юных магов. Одну из них — с треснутым черепом от хватки Вскормленного — выдают за Шелур. Близнецов Могрул хоронит подальше от погоста кланов — они с Батур выбирают прекрасное место за укрытием скал, где пытается выжить одинокое дерево. Каждый раз они приносят чистую воду, чтобы полить его.

Имя Шелур звучит чаще других и покрывается толстым слоем проклятий — Могрул отмаливает каждое, жертвуя сном, и терпит, как велит Согорим. Племени нужны предатели, и они их получают. Жрец Юртруса становится героем, который пошёл против предателей из командующих, восстановил порядок и предотвратил вымирание. Со стороны история выглядит ладной и складной, как Могрулу всегда и мечталось — вот же оно, его предназначение, настоящая легенда об избранном. Только ни в одной легенде не говорится о грязи и крови, в которой увязаешь по горло и задыхаешься, периодически её прихлёбывая.

Какая бы жизнь ни была — она у него есть, и урок, подаренный Шелур, не пропадёт даром хотя бы для него. Когда-то давно орки плевали в его сторону, надеясь, что болезненный и тщедушный Могрул помрёт сам, а он, назло им, воровал, коротал дни впроголодь, но боролся за ту жизнь, что даровали Гниющий бог и Лутик — вечная повитуха. Мелкий задохлик живо соображал — наверное, поэтому предыдущий жрец Юртруса взял его к себе или же действительно видел потенциал, необходимый для этой роли. Жаль лишь, что той же мудрости не хватило с собственными учениками. Впрочем, с Шукулом он точно не ошибся.

В пустом храме компанию составляет плесень, которую Могрул сверлит внимательным взглядом, будто та в любой момент может отвлечься и случайно раскрыть свой секрет. После Гниющей Смерти что-то в ней изменилось: приглядевшись, Могрул замечает пустые споровместилища, теперь бесполезными нитями свисающие со стены.

Новая жизнь уже на пути — ещё один круг с благословения Гниющего бога.

За этим занятием — приложившись к стене всем телом, на коленях — его и застаёт Батур. На руках больше нет цепей, а имя очищено приказом вождя в первый день его правления. Только воспоминания не так просто вытравить — орки злопамятные, — однако с этим легко можно жить.

Батур молча садится рядом, будто и не было месяцев недомолвок, страха, угрозы смерти и похорон их детей. Снова они вместе — два отщепенца, два жреца, которым нечего предложить, кроме своей души, безграничной верности… и любви, которая способна кислотой прожечь всё живое. Рука Батур как всегда тёплая, а он как всегда думает, что не заслуживает этой нежности — неужели она так никогда не станет сторониться его?

— Когда уже начнёшь все сначала? — повторяет она свой излюбленный вопрос, который задавала почти каждую неделю, появляясь в храме. Могрул по традиции усмехается, но в этот раз игриво, будто придумал наконец тот самый остроумный ответ.

— Когда Белорукий заговорит.*

Плесень подмигивает желтоватым, болезненным светом, обрывая их хрипловатый, старческий смех.

Комментарий к Эпилог

* (Monster Mythology) На орочьем слово «никогда» буквально звучит как «когда Белорукий заговорит».