— Я говорил Батур, что девочке не место в храме Гниющего, но вы обе слишком упрямы.
— Семью не выбирают, — прикрыв глаза, Шелур усмехается, а затем просит: — Передай Батур, что я не хотела и столкнулась с ней случайно. Она так обрадовалась, что я едва смогла от неё уйти, — она сглатывает, чтобы выпалить всю накопившуюся желчь с горечью и слезами, застрявшими в горле. — Тебе не объяснить это чувство — оно разрывает меня изнутри, нет уже сил терпеть.
Её рука тянется куда-то под мантию, к горлу, и не без усилия вытягивает верёвочку, на которой Могрул видит знакомую бусину. Некоторое время Шелур держит её на ладони, затем передаёт ему и выдыхает, будто избавилась от тяжести. Она раздаёт Могрулу всё, что имела: единственную ниточку к прошлому и маме, которую она себе выдумала, брата, а затем и свою жизнь. Любовь в ней тяжела, точно гора — теперь ему жить с этим наследством.
Аура наполняется смертью, как чаша в его храме — дождевой водой. Отпустив остатки контроля, Шелур всецело отдаётся той части, что отмерла давно и висит тяжким грузом. Шукул ушёл, но какая-то его часть всё ещё мертва в ней, та, которой Шелур никогда и не обладала — его храбрость, сила и благородство.
Солнце пребывает, он чувствует всей кожей, хоть и сидит под каменным сводом: что-то умирает у него на руках, а что-то рождается в тот же миг.
— Белорукий, прими душу самой непослушной из дочерей, которой твой жрец обязан жизнью. Найди половину её души и воссоедини, ибо одна часть не может существовать без другой.
Шелур говорила, что Юртрус искалечен настолько, что утратил слух, поэтому Могрулу приходится повторять просьбу снова и снова. Он шепчет до тех пор, пока Согорим с усилием не разрывает железную хватку рук. Лицо бывшего вождя опухло от побоев, во рту не хватает нескольких передних зубов, а копьё в его руке переломано пополам — и всё же Согорим счастлив: глаза блестят, чего Могрул, который знает его только калекой, не видел ни разу. От этой радостной рожи его передёргивает, и руки пытаются крепче ухватиться за Шелур.
— Она умерла, Могрул. Послушай меня очень внимательно, — говорит Согорим негромко, но настойчиво, будто гипнотизирует своим сверкающим взглядом. — Ты должен её немедленно отпустить и пойти со мной, — Могрул только рот открывает, не собираясь особо говорить, но Согорим, конечно, понимает. — Я не позволю её тронуть, но подумай о тех, кто ещё жив, подумай о своём храме. Будет время.
«Согорим всё сделает правильно», — так Могрул думал ещё в храме, поэтому доверил свою жизнь и драгоценные воспоминания, не боясь быть непонятым. Вот и теперь он послушно, словно ребёнок, кивает и поднимается. Без лидера орк дичает, проваливается за красную пелену ярости, где здравым мыслям не остаётся места.
Рассудком Могрул понимает, что самое страшное позади, однако на этом моменте жизнь не кончится, не уйдёт в вечную тьму — дальше от них потребуют объяснения, десятки орков в растерянности начнут метаться по недрам гор в поисках жертвы.
Человек, которого Могрул назвал Клинком во Тьме, говорит так же складно, как Согорим — наверняка он тоже лидер:
— Эдан Фарлонг. Рад, что не умер… снова, но хотелось бы услышать объяснения: эмиссар Уотердипа жив?..
Пока решается их судьба, Могрул пытается собраться, чтобы в любой момент прикрыть Согорима. Посох чуть ли не трещит в руках, и эльфийка, бросив на него взгляд, тут же уходит подальше, к воинственному дворфу. Причина довольно очевидна — ритуальные белые перчатки всё ещё на нём, а тонкие эльфийские чувства подсказали, из чьей кожи те сделаны. Пусть сто раз подумает, прежде чем лезть.
Каталмач недолго стоит за спиной их лидера и, заметив что-то в глубине пещеры, отходит в сторону. От чужой молитвы мурашки бегут по коже; магия паладина колкая, сильная, точно раскалённый ветер. Могрул вздрагивает, переводит взгляд и замирает, увидев, что он склонился над Шелур. Не осознавая, что будет делать, он подходит, игнорируя взгляд Согорима, и встаёт рядом с губителем орков, тем, кто крошит черепа, как яичную скорлупу.
Только откуда взялось столько скорби на лице — да по орку? Могрул ошарашено смотрит ему в лицо, затем переводит взгляд на Шелур, будто той ещё может грозить опасность.
— Мне приходилось видеть смерть юных, но я никогда не задумывался, что эта беда — общая, — негромко говорит Каталмач, однако его низкий голос гулко разливается в эхе. Согорим рассказывал, что у паладинов и жрецов много общего, и Могрул только теперь понимает, что именно. Он опускает голову и выдаёт всё, как на духу:
— Это моя дочь и ученица. Я потерял её давным-давно и обрёл вновь лишь час назад. Её брат тоже упокоился здесь.
От паладина не скрыть следы Теневого Плетения, он уже заранее знает эту историю, поэтому Могрул ожидает то замечание, которое озвучил бы сам на его месте, однако Каталмач поворачивает голову, чтобы выразить участие.
— Теперь она свободна. Как и ты.
Могрул недоумённо моргает, а затем кивает. Остаток переговоров они проводят в почтенном молчании, бок о бок, но внутренний исследователь вновь трепещет: всё-таки иногда по трупам не описать истинной картины. Отчасти Шукул оказался прав: полезно иногда вылезти из храма и побывать в гуще событий, чтобы пересмотреть взгляды на мир. Впрочем, видел ли он, этот мир, на самом деле?
========== Эпилог ==========
Он не нужен. Не нужен. Прав был Согорим — бесполезней него орка не найти, даже толком не участвовал в бою и никого не защитил, только в Нишрек души отправил. Дни после Гниющей Смерти будто туманом покрыты, Могрул почти ничего не помнит и не совсем понимает, почему те, кто грозился убить их, теперь смотрят с почтением.
Яйсог тоже рядом — покалеченный, но живой. Человек по имени Эдан Фарлонг, присланный военачальником Каллумом, ещё долго обвинял его в обмане и клялся расквитаться за то, что прислал прямиком в ловушку Лограма, но Согорим не без помощи Катрионы как-то умудрился остановить очередное кровопролитие. Никто и словом не обмолвился, что Каталмач покинул Горы Мечей и отправился обратно в Невервинтер — слава порой работает и без её героя, а оркам требуется хоть какой-то сдерживающий фактор, пока кровь кипит от гнева на Лограма и Вигнака.
В тот же день отряд, в который входят представители всех злейших врагов племени, забирает эмиссара Уотердипа — и так их оставляют в покое хотя бы люди севера. Однако впереди ещё много работы, а время непривычно растягивается. Перемирие зыбко, но его сохранение лежит на крепких плечах Катрионы: она готовит новых ополченцев из близлежащих поселений и хранит покой границ между орочьими территориями и Невервинтером, поддерживая легенду о Каталмаче. Даже лидеры кланов со временем признают, что эта воительница воплощает их главные ценности, однако не одобряют близкие отношения между ней и Согоримом, ведь каждому хочется пристроить дочь в жёны одинокому вождю.
Теперь те, кто пресмыкался перед Лограмом, снова кланяются Согориму. Наверняка его тошнит не меньше, чем Могрула, однако новый вождь куда сдержанней: выжившие Ослепители остались при своих головах. Первым делом он избавляется от наследия Лограма и следов его безумия — больше нет ни прибитых частей тел, ни мертвецов, сваленных вповалку. Кланы получили своих родных для прощального ритуала. Могрулу сказать бы, что трогать их опасно, но он прекрасно понимает чувства своих соплеменников.
Гахт, чьих сыновей нашли в общей куче, долгое время хранит молчание и только работает, скорее по привычке, пока однажды Могрул не находит его сидящим в храме Гниющего. Его волосы белы, как снег, которого никогда нет на Берегу Мечей, и Могрул, опускаясь рядом, подбирает подходящие слова, вспоминая упрёки Шукула в свой адрес. Впрочем, тренировка на Согориме, их разговоры, уже подготовили достаточно крепкую почву, чтобы объяснить орку, какой мерзкой порой бывает смерть.
Только Музгаш приходит, чтобы потребовать наконец всю историю про своих разведчиков. Могрул к тому времени снова гонит из репы крепкое пойло, поэтому они вдвоём садятся в храме, чтобы почтить память погибших. Удивительно, но только сейчас Могрул узнаёт их имена и пишет на стене, чтобы плесень их со временем поглотила.
