Раскрасневшимися и довольными они нагоняют Алота и Майю, а затем вдруг между торговых лавок Амбра видит настоящее сокровище Некитаки — тощего рыжего кота с порванным ухом, крысолова. Что бы он там ни думал, теперь его будут звать Непотопляемый Сэм.

Если получится изловить этого зверя, то с принцем Амбра разберётся в два счёта.

========== Неизбежное ==========

Комментарий к Неизбежное

Новеллизация. Некоторые события изменены в угоду «нужно больше Эотаса!»

Как и большинство жителей Эоры, до некоторых пор Амбра считает Эотаса мёртвым богом — пока тот не уничтожает Каэд Нуа и не уносит в себе половину её души. Следуя за цепью разрушений и высушенных до праха трупов, тяжело понять его мотивы, пока на краю сознания остальные боги ссорятся, точно склочные торгаши на рынке. Она для них — что-то вроде Таоса, но подконтрольная и одинокая, а теперь ещё и с уникальной связью с Эотасом — другого подобного смертного попросту нет. Остатки души держатся в теле лишь потому, что бог смерти это позволяет. Как жить дальше — Амбра попросту не знает, да и выбора особо нет: без второй половины души она снова превратится в овощ.

Вместилище Эотаса — чистая адра, что растёт от Эоры до Границы. Он сам по себе — столп вечности, магнит для душ и чистая энергия, а в довесок — гигант с непомерной силой, преодолевающий море пешком по дну. Приблизиться к нему сродни самоубийству, и подвергать опасности своих друзей Амбра никак не может.

Гигантский столп сияющей адры после визита Эотаса кажется мёртвым, потухшим, но под рукой Амбры он вибрирует энергией и шепчет на сотни голосов, признаёт Хранителя. Камень до сих пор хранит след его касания — яркий золотой свет, что разливается повсюду нитями, — и на миг от восторга захватывает дух. Ухватиться за Границу просто, а раствориться в ней рассудком — ещё проще, поэтому Амбра осторожничает, как вор, и хватается за золотые нити, не желая быть обнаруженной.

Связь тянется на многие мили и безошибочно соединяет две половинки целого в недрах адрового гиганта. Амбра здесь не одинока — в недрах статуи томятся тысячи душ, насильно вырванные из живых некогда тел. Впереди сияет ещё один стоп адры, до которого ещё не добрался Эотас. Души окружают Амбру, словно рыбы — приманку, и умоляют забрать с собой, освободить из ужасного плена — о, знали бы Дети Утренней Звезды, как воссоединятся со своим воскресшим богом! Чужие воспоминания и страх мешаются с собственными, но Амбра старается держать оборону.

Энергия не вечна: что бы ни задумал Эотас, в конце его пути ничего не останется — эти души будут потеряны навсегда. Часть Амбры в прямом смысле переварит бог.

Она ищет свою душу, но та слишком далеко, почти на самой вершине окружающего Эотаса вихря. Одно-единственное усилие тут же выдаёт воришку; гигант останавливается и поворачивает к ней голову. Золотая нить в её руке наливается светом — почти белым, но едва нагревается, — а вместе с ним по осколку души разливаются чужие чувства — восторг и бесконечное горе.

Эотас рад её видеть.

Амбра не пытается понять, с чего она так уверена — просто знает, что он искренне скорбит по каждой загубленной жизни. Только чувства его не оправдывают. Он обещает миру избавление, нечто прекрасное, но Амбра не может верить на слово после всего, что видела. По золотой нити в сердце ползёт предательская скорбь, словно Эотасу важно её понимание.

«Не преследуй меня», — мягко просит он и рвёт нить из спины вместо того, чтобы выбить ту из рук Амбры. Вот так — концы в воду.

Мощный рывок кидает её сознание обратно в тело у столпа адры, оставляя почти ни с чем. Эдер помогает Амбре встать, а та бредёт на корабль в непривычном для себя молчании. Руки — хоть и не совсем те, что были у неё на Границе — до сих пор помнят нежное тепло золотого света и чувства — более яркие, чем у запертых душ. Чужая скорбь горька и разъедает свободную часть души сомнениями.

Амбре известно почти всё о природе богов — кроме, собственно, технической части преобразования смертного в титана, — но даже в её представлениях Эотас не может быть таким… человечным. От Эдера эти метания не укрыть: без всяких шуток он беспокоится, что общение с богом как-то ей навредило.

— Он оказался совсем другим, — кается Амбра, точно заблудший пилигрим. — Ты сам говорил, что боги играют нами, не раскрывая планов: что, если Эотас нам не враг?

Не вдаваясь в подробности о своих ощущениях, чтобы её не поняли превратно, она коротко рассказывает о разговоре, о сожалениях и смутных целях, понимая, как глупо звучит со стороны.

— О, а мертвецы вокруг, наш разрушенный замок… Война Святого, в конце концов, на которой мой брат погиб — всё это ради чего-то «прекрасного»? Если так, то никакого добра мне от Эотаса не нужно.

Сложно спорить с такими аргументами, ведь Эдер во всём прав — и личные счёты с богом тут вовсе ни при чём. Амбра не собирается оправдывать разрушения, хоть сама знает, что без них порой не обойтись. Ей — смертной букашке — не хочется лезть в распри богов: пока адровый гигант медленно пересекает острова в сторону очередного столпа, Амбра двигает на юг в поисках самой глухой дыры, в которую можно засунуть голову, и снова по дурости попадает в гости к Римрганду.

Бог энтропии совершенно не походит на своих сестёр и братьев, ему нет дела до Эотаса, как и до любого живого существа: какая разница, если сама Эора однажды растворится в небытие? В его апатичной жестокости куда больше правды, чем Амбра привыкла слышать. Есть и что-то притягательное в идее вечного забвения для Хранителя, вынужденного проживать чужие жизни.

«Опять ты», — голос Римрганда как всегда монотонный и душный, но даже в нём сквозит усталость.

— Я хотела сказать то же самое, — нервно отшучивается Амбра.

Даже у Зимнего Зверя есть для неё работа, но с оговоркой действовать быстрее: всё, что попадает в снежные пустоши, должно там остаться, но Римрганд, так и быть, сделает временное исключение. Не чувствуя подвоха, Амбра соглашается выгнать дракона-нежить, желающую жить в его чертогах вечно, но в одиночку — её компаньоны, несмотря на протесты, остаются на корабле.

Ей плевать, кто здесь виноват — лишь бы забыть на пару дней о сомнениях и нежном голосе, эхом звучащем в голове. Завывания ледяного ветра бьют по ушам, осколки царапают щёки и нарастают на броне толстым слоем мерзлоты. Однако после привычных снежных пустошей Амбра внезапно попадает в настоящий лабиринт из порталов и столпов адры, а ото льда остаётся только лужа под ногами.

Платформы из камня, опутанные толстыми лианами, как кажется, парят в пустоте, но складываются в единую систему с клетками в центре, где томятся особые гости — ценные, сильные души, которые даже богу энтропии не по зубам. Их мучения растягиваются на долгие века, и Амбра, путешествуя по порталам, проникает в их воспоминания. Как Хранитель, она восхищается детализацией, изящной паутиной, где легко потерять чувство реальности — работа настолько скрупулёзная, что совсем не похожа на стиль Римрганда, которому достаточно дыхнуть на души, чтобы развеять те в вечности.

В одном из воспоминаний-ловушек Амбра с содроганием узнаёт себя в инквизиторе и охотно вмешивается в абсурдный судебный процесс. Её не тяготит чувство вины за поступки прошлой жизни и фанатичную верность Таосу — тот долг давно выплачен, сейчас Амбра совсем другая, а мир избавился от безумия культа, — но глядеть со стороны всё равно страшно.

Затем она знакомится с последним правителем потерянного острова Укайзо и с жадностью запоминает детали из его воспоминаний — украшенный золотом и драгоценными камнями тронный зал, бегущую вверх по стенам воду и удивительные цветастые растения, словно зародившиеся в ином мире. Он видел будущих богов во плоти, пустил в свой дом и обрёк тот на упадок, пока хвастался и тешил самодовольство, но так и не понял, что натворил. Амбре же не хочется разрушать его собственные иллюзии.

Чертоги Зимнего Зверя удивляют чудесами потерянного прошлого и заставляют забыть о времени, заманивая всё глубже в созданные ловушки. Амбра шагает из портала на мост, где замерла Война Святого — событие относительно недавнее, но обросшее мифами не меньше, чем мистический Укайзо, — и не сдерживает громкий возглас. Опоры заставлены огромными бочками со взрывчаткой, а ниже, под опорами, она находит сам Молот Бога — непомерно огромную бомбу, внутри которой с комфортом поместился бы человек.