Что же хранит часть её души в Эотасе — и хочет ли Амбра её вернуть, вместе с пятью годами в зоне вечной дружбы?

Заброшенный храм Хайлии на безымянном острове видится ей знаком, но каким — пока остаётся загадкой. Амбра косится на Ичи, помня об угрозах богини, однако птица невозмутимо чистит яркие перья и гадит на многострадальную палубу. Сложно объяснить Майе, почему её так редко берут на вылазки, что дело не в ней.

В святилище будто все позабыли о любви, кроме двух призраков, которых может видеть только Амбра: мужчина встаёт на колено, а женщина прикрывает лицо ладонями, чтобы не закричать от счастья — впору сахар ложкой с них соскребать. Эдер восхищается огромной золотой скульптурой птицы и проходит сквозь влюблённых, почёсывая густую бороду, затем смотрит под ноги.

— Кажется, я на что-то наступил.

Нет, это не гордость Амбры, но скоро она рискует с ней распрощаться: в песке лежит деревянное обручальное колечко — простое с виду, но с хитрым зачарованием. На внутренней стороне выжжена надпись: «наши звёзды сошлись», а две нарисованные горы соединяет цепь крошечных драгоценных камней. Позже, заперевшись в капитанской каюте, Амбра рассмотрит находку получше и поймёт, сколько силы таится в простоте: цепь — не что иное, как связь между двумя людьми, крепкое чувство уверенности и заботы близких, которое мешает чужому воздействию на разум.

Будь на месте Амбры кто-то другой, он бы тут же выкинул кольцо и проклял Хайлию, но отчаяние из-за встречи с потенциальной соперницей, невыносимое одиночество и желание взаимности берут своё. Она не считает, что переступает черту, когда тошно станет уже от себя, а верит в этакий толчок из дружбы к чему-то большему — и без раздумий целится в Эдера, пока тот драит зверинец.

Поначалу ничего не происходит: он стоит спиной к ней, опёршись о швабру, и вытирает пот тыльной стороной ладони, затем поворачивается, глядит на Амбру — и громогласно чихает так, что Алот подпрыгивает на койке.

— Прошу прощения — продуло, наверное!

— Или у тебя аллергия на шерсть, — вздыхает Алот. — Хотя скорее она начнётся у меня.

Других знаков, что связь установлена, не видно. Амбра вертится перед Эдером, заглядывает в глаза, когда приносит очередного кота, но тот радуется как обычно, подмигивает и пошучивает с полусерьёзным видом. Уверенная в силе магии любви, она наслаждается каждой битвой бок о бок, спором, кто убьёт больше пиратов, их вечерней болтовнёй за игрой в орланскую орлянку — и тут же кидается в бой, когда слышит сбивчивое, но такое нежное признание:

— Пять лет назад мы пережили Таоса и вернули тебе рассудок, теперь мы ищем твою душу и гонимся за богом, которого я считал мёртвым — уму непостижимо, как нам до сих пор везёт! Наверное, всё благодаря тому, что мы до сих пор вместе. Честно говоря, у меня нет человека ближе тебя…

— Эдер, неужто ты признал, что влюблён в меня? — кокетливо лыбится Амбра, считая, что олицетворяет само очарование, однако улыбка тут же исчезает с лица Эдера. Спохватившись, он начинает забирать слова обратно, точно выдирая каждое из её кровоточащего сердца:

— Ты не так поняла… ох, Гхаун, забери меня… Я имел в виду… А, понял — ты шутишь! Ну даёшь! Нет, честно говоря, я никогда в таком направлении не думал…

Вся выдержка уходит на поддержание улыбки, точно так и было задумано. Только руки трясутся, сцепленные за спиной до боли; кровь отливает от головы, от сердца — оно едва стучит в грудной клетке — и словно застывает в венах красным желе. Амбра не помнит, как добирается до каюты и падает ничком на койку, не раздеваясь. Если она сейчас умрёт, то будет умолять Бераса отправить душу подальше, а лучше вообще растворить в небытие.

Конечно, мстительная Хайлия не могла не наказать её самым изощрённым из способов, а она, дура наивная, поверила в магию!

— Ты же богиня любви! — кричит Амбра в подушку, но не рыдает — стыд и гнев едва не разъедают внутренности желчью.

Она умудряется уснуть без сновидений, без упрёков от богов: ещё бы, страшно, наверное, попасть под руку! Будит её стук в дверь и голос рулевого:

— Прибыли в Асонго, капитан!

Амбра наспех умывается и пытается вспомнить на ходу, зачем они вообще вернулись в разрушенную крепость. Бедно одетые люди падают ниц перед отпечатком ноги адрового гиганта, но их заметно поубавилось. Эдер уверенным шагом ведёт команду к группке эотанцев и нависает над тщедушным мальчишкой-подростком.

— Ты обманул меня, сказав, что не знаешь Элафу. Ты Бирн, её сын — ведь так?

— И что с того? Я вас не знаю!

С каменным лицом Эдер выслушивает, что любовь его юности давно мертва, а её сын — и, возможно, его сын — примкнул к радикально настроенным эотанцам, чтобы отдать поскорее душу богу-разрушителю. Талантам организаторов этой прощальной вечеринки остаётся только позавидовать.

Старые чувства рвут ему сердце, и Амбра леденеет от мысли, что радуется его мучениям.

— Даже не думай! Как старый друг твоей матери, я запрещаю с ними связываться!

Амбра вглядывается в веснушчатое лицо, зная, что и Эдер занимается тем же самым. Потеряв на войне брата, разочаровавшись в вере, он всей душой ненавидит всё, что связано с Эотасом, хоть и умело скрывает гнев. Только «доброго дядю» Бирн слушать не желает. С Амброй же на корабле говорит совсем другой Эдер:

— Мы должны их остановить, убить того, кто затеял это преступление! — доброе и улыбчивое лицо искажается гримасой ненависти; он делает шаг вперёд, возвышаясь над Амброй, машет руками и то и дело хватается за меч, пока та, обливаясь потом, старается не шевелиться.

Когда она командует отойти от Асонго на расстояние безопасного преследования и ждать корабль эотанцев, Эдер наконец успокаивается. Амбру трясёт, как в горячке, пока она перекатывает кольцо Хайлии в ладони: во что они превращаются? Как можно так легко обратить светлое чувство во зло — что любовь к человеку, что к богу?

Маленькая шхуна отходит от Асонго средь бела дня — и никому нет дела, куда те держат курс. Они нагоняют эотанцев в открытом море, подальше от любопытных глаз, и берут на абордаж. Как обычно Амбра не отстаёт от Эдера и прикрывает спину на открытой палубе — к сожалению, мозги промывают не только детям, но и разумным взрослым — жрецам, солдатам и фермерам.

В трюме тихо; Амбра аккуратно переступает через тела и лужи рвоты, пытаясь выцепить знакомое веснушчатое лицо, но Бирна среди них ещё нет — как и главаря. Блаженные улыбки наркоманов перекошены предсмертными судорогами, а души их томятся здесь же, в ожидании Хранителя. Если Эотас занят не только разрушением мира, то он должен вмешаться в это безумие — однако бог молчит, и Эдер с Амброй вершат правосудие самостоятельно.

— Ты — Гхаун? Я служу тебе, лорд Заката!

Девушка пытается схватиться за плащ, но Амбра тут же отправляет её душу к Берасу.

— Вашу любовь отравили, простите, — шепчет она почти с каждым взмахом. Сил на ненависть уже не наскрести даже под крики выживших фанатиков.

Эдер тоже устал и пытается воззвать к благоразумию Бирна, как пять лет назад говорила с ним Амбра. Это работа Хранителя — раздавать горькие пилюли истины, — но теперь он знает, что это за чувство такое, когда разрушаешь веру и чужие жизни.

Моряки снуют по палубе, обшивка кряхтит под ударами волн, и Амбра подставляет лицо свежему ветру. Она совсем одна — ну и пусть! Всё будет хорошо, пока она не окажется с ядом в руках и желчью в сердце… как Таос.

Бирн на борту, а Эдер впадает в отчаяние, гадая, его ли это кровь, и вглядываясь в черты лица. Память об Элафе не позволит ему бросить пацана — чужой он Эдеру или нет. Нет гарантий, что в Асонго он снова не вернётся к сектантам, не попробует выпить яд — теперь уже набравшись храбрости. Пусть он слеп, но не виноват в том, что родился среди эотанцев, и его мать, судя по воспоминаниям Эдера, цепко держала сына за воротник.

Разве Амбра не была когда-то такой же, когда в прошлой жизни примкнула к Таосу? Что за мука — забыть, что было пять лет назад, но помнить прошлую жизнь в облике слепого орудия подобного безумца! Чтобы искупить грехи, пришлось поставить на кон свой разум, и повторять подобное кому-то Амбра не желает.