— Ну… как оно?
— Быть мёртвой? Если бы не дёргали по пустякам, не оскорбляли за прожитую жизнь, то даже неплохо: есть не хочется, ничего не беспокоит, спина не хрустит.
— Звучит как мечта фермера, хм. Ну и напугала же ты меня, признаться: когда тебя с дерева снимал, думал, всё — Таос не добил, а тут на тебе, откуда не ждали.
— Что… дерево?
— А знаешь, не бери в голову! Ты жива — это главное!
— Да меня единственное волнует…
— Не переживай: за корабль я из твоей казны заплатил, всё по бумагам, хотя в порту пришлось мечом погрозить — для ускорения формальностей. Они все как Эотаса увидели, забегали, словно курицы с отрубленными головами.
— М-м, ясно… а ты кто, напомни?
Едва затянувшись, бородач-юморист закашливается. Пока он бьёт себя в грудь кулаком, Амбра разминает шею и плечи: после чудесного воскрешения тело словно чужое и соломой набито. Ещё почему-то горят щёки.
В наступившей тишине своё слово берёт наглая чайка, облюбовавшая мачту — они везут её из Дирвуда как питомца и кормят галетами — пусть не специально — за свой счёт. Амбра благоразумно делает шаг в сторону, чтобы не попасть под её обстрел, и брезгливо осматривает загаженную птицами палубу. Матросов в порту почему-то не нашлось, чтобы навести тут порядок.
— Так это… Я же… — хрипит её собеседник, покрасневший от кашля и ужаса, и Амбра не выдерживает — аж скулы сводит от сдерживаемого хохота.
— Ты бы видел своё лицо, Эдер!
— Да я представил, сколько баек придётся заново рассказать, и что-то прихватило. Ну тебя, шутница.
Казалось, Эдер и правда обиделся, но в глазах блестит озорная искорка одобрения. Попыхивая трубкой, он расправляет плечи и смотрит на горизонт, где серой стеной вдалеке двигается грозовой фронт. Рядом с кораблём же идеальные голубые волны, точно с картинки, едва касаются борта, а лёгкий бриз треплет паруса. Так их встречает Архипелаг Мёртвого Огня.
— Не к добру, — бормочет Читупек.
Амбра же вообще не понимает, как её угораздило сюда попасть: часть воспоминаний будто отрезало. Кажется, ещё вчера она была в Каэд Нуа, а сегодня узнаёт, что крепость с неделю назад разнёс оживший бог. Поначалу сконцентрироваться сложно, и разум не замечает подвоха — плавно обходит тёмные прорехи, словно восстанавливая увиденный сон. Однако это же её жизнь!
Кусая губы в смятении, Амбра делится секретом с Эдером — мол, не совсем шутка была. Тот смотрит пристально, пожёвывает мундштук, и на сердце у неё неспокойно, словно воспоминание исчезло, но чувства-то помнят.
— Это из-за смерти?
— Можно и так сказать, — вздыхает Амбра. От напряжения болит голова, но кое-какие знания она получила от Бераса. — Эотас собирает души, чтобы поддерживать своё тело из адры, и часть моей тоже там.
Эдер резко качает головой, хмурится, и Амбра понимает, как тому неспокойно: его вера пережила все возможные кульбиты, подъёмы и разочарования, а затем тихо скончалась в озлобленном сердце. Невозможно простить смерть брата в войне ни за что, как и сотни других убийств и казней, сломанные судьбы и ненависть.
Видеть, как тень гнева искажает лицо Эдера, невыносимо, но Амбре в то же время приятно, что он о ней так волнуется. Только мысль эта какая-то тоскливая.
Он говорит, пять лет прошло после смерти Таоса, а она не помнит, когда именно Эдер ушёл из Каэд Нуа, виделись ли они за это время хоть раз? Спрашивать напрямую она стесняется, поэтому вливается в родное течение: они снова путешествуют вместе, словно и не расставались, шутят и гладят всех встречных бродячих котов, придумывая им нелепые имена.
Амбра помнит, как вместе они приводили крепость в порядок, всё было отлично, а затем Эдер решил посвятить себя другим и стал мэром Дирфорда, словно в Каэд Нуа ему тесно. Он не мог уйти ради титула, денег или призвания — Эдер ведь не такой, она знает. Глупая ревность застилает глаза пеленой, хоть Амбра и напоминает себе: он сразу пришёл ей на помощь, достал корабль и пустился в погоню за богом — на что рассчитывал только? Более того, он бы мгновенно погиб и стал частью Эотаса, если бы остался с ней.
Что-то случилось между ними — о чём теперь молчать удобнее. Порой, когда речь заходит о былых временах, Эдер так смотрит на неё, словно ждёт удара, возгласа: «Я вспомнила!» Только Амбра не настолько жестока, чтобы мучить его расспросами — велика вероятность получить рикошет побольнее. Однажды всплывает вся правда — как Хранитель, она знает, что у тайны нет срока давности.
========== Наши звёзды сошлись ==========
Комментарий к Наши звёзды сошлись
Хранитель томится в зоне вечной дружбы и винит Хайлию во всех своих бедах.
Пять лет назад, пока они борются с Таосом и проклятием пусторождённых, Амбра долго выбирает себе покровителя и останавливается на Хайлии — добрейшей из богинь, покровительнице материнства, любви и птиц. Среди кровожадных и безумных собратьев она и правда кажется милой.
Амбра слишком долго думает и взвешивает последствия, но не видит цельной картины — или же очень плохо слушает болтовню богов, — а потому после смерти Таоса с чистым сердцем отправляет украденные им души обратно в Колесо. Логика проста: боги нечисты на руку, уж точно что-нибудь с этими душами нехорошее удумают, а Колесо — вот надёжное перерождение. О личной выгоде Амбра почти не думает, пока Дирвуд тонет в беспомощности, а детские могилы множатся вместе с невинно повешенными на дереве в Позолоченной Долине.
Все эти события Амбра помнит смутно, словно глядит в прошлое через мутное стекло: вместе с половиной души Эотас прикарманивает часть воспоминаний, как хороших, так и нежелательных. Однако при первой встрече через пять лет Хайлия всё припоминает:
— Ты! Как ты посмела выжить после того, как лишила душ невинных пусторождённых детей?!
Милая Хайлия обещает Амбре расплату, что птицы сдерут мясо с её костей, как только исчезнет покровительство Бераса, а та не понимает, в чём собственно проблема: как бы повернулась судьба остальных, «лишних» душ, которым не досталось бы тела? Наверное, так или иначе богиня останется недовольной.
Да и вообще, если бог поручает такое важное дело берсерку с тремя классами крестьянской школы за плечами, где учат только правильной стороной мотыгу держать, то можно и получше объяснить задание. Зато с Эотасом всё однозначно, хоть Амбра и не знает, что станет делать с адровым колоссом, когда его догонит — так дворовые псы бегают с лаем за телегами.
Боги ставят невыполнимые задачи, но и у людей полно сложностей: Амбра мучается, не зная, какие подобрать слова, чтобы утешить, вселить надежду или дать совет. Если кому-то плохо, то у неё самой словно язык отнимается. Вместе веселиться — другое дело, хотя и не каждому дано это искусство (например, Паледжине). Как нормальное живое существо, она тянется к подобным себе и пробует мириться со странным, будто позабытым чувством — горячим, неловким, отупляющим и удушающим, — а возникает оно, когда в поле зрения появляется Эдер.
Амбра плохо помнит своё прошлое, поэтому ей остаётся слушать остаточные чувства. Тело ещё при ней, как и сердце, которому не прикажешь — а воспоминания можно и новые записать. Только чувства те невзаимны, и Амбра, несмотря на приятельские подколы, граничащие с отчаянным флиртом, увязает в зоне вечной дружбы. Она и сама не хочет рушить их особую связь, но ничего с собой поделать не может.
Эдер любит другую — в его случае старые чувства не ржавеют. Амбре тошно, но она спрашивает каждого эотанца на пути, видел ли кто-нибудь Элафу из Дирвуда. Найти Детей Утренней Звезды легко — по безумным взглядам и глупому счастью на лицах, как бывает у наркоманов. Вдвойне тошно узнать о ребёнке-подростке Элафы, и Алот, смеясь, любезно предлагает Эдеру посчитать года. Трудно сказать, рад ли он сам новости, но от цели не отступается.
Из-за дара Хранителя Амбра всегда чувствует себя одинокой, но с недавних пор — особенно сильно. Друзья пытаются помочь, пошутить, поинтересоваться, что она видит, но до конца никто не поймёт бездну смерти у границы сознания, где перекинут шаткий мост к безумию. Такие, как она, редко доживают до старости; ещё меньше — в своём уме. Амбре кажется, что она имеет право быть жадной, жить быстро и как захочется. Как капитан, она властна прекратить поиски этой сектантки, сказать своё строгое «нет» и гнаться за Эотасом дальше, но не может отказать Эдеру — тому единственному, кто сотни раз спасал её шкуру и ни на что не жаловался.
