– Спина ноет, жир потребен натираться, – Михась нагнулся к барану.
– А я вижу, темнишь! – Троха рассмеялся добродушно, но от этого смеха у старосты пересохло во рту.
– Как есть, не хочешь не верь. Ты по какой справе до меня?
– А вот не задаром я всё ж таки волосному старшине сказал, что тебе давно пора искать замену. На ходу, что было минуту назад, забываешь. Я ж тебе сказал, что ты должен был быть в конторе, там важный гость приехал. Али снова забылся?
– Да приду я, приду!
Старик отвернулся, показывая, что разговор окончен. Он копался в тёплом нутре, барашек смотрел мутными глазами, в них застыли удивление и ужас.
Спустя час, взяв подмышку учётную книгу, староста появился в конторе. Там на самом деле был небольшой переполох – прилетала важная птица. Михась не мог понять, кто он – свой ли, или немец, вроде бы даже окружной комиссар, или с волостного управления, старик путался в должностях оккупационной иерархии. Говорил этот человек только по-русски и весьма чётко. Он задал много опросов, и староста вспотел, поминутно заглядывая в талмуд. Статистику по продналогам он знал хорошо, но боялся ошибиться, словно от каждого слова зависело, останется ли у него голова на плечах, или слетит, лишь только он доковыляет к выходу.
Впрочем, приезжий хотел выглядеть добрым, участливым. Видя, как утомил старика вопросами и уточнениями, он улыбнулся. Михась, утерев пот с шеи, попробовал тоже, но лишь скривил беззубый рот.
– Михась Елизарович, – человек обратился к нему тепло, но большая залысина, птичьи черты лица и вся манера его вызывали внутреннее содрогание. Старик так и не понимал до конца, кто перед ним. Выработанное с годами чутьё подсказывало, что этот человек щелчком ногтя может сделать так, что старосту увезут в застенки. – Перестаньте волноваться, дорогой вы мой. Я не слепой и вижу, как вы старательно относитесь к обязанностям. Недочёты быстро исправите, не сомневаюсь. Но всё же помните: работая на великую Германию, их просто быть не должно! Но ведь важно и другое, – он привстал и стал расхаживать. Остановился перед портретом Гитлера, будто фюрер мог оценить всю правду и своевременность его речи:
– Вот не будете же скрывать, что не все жители села с охотой отдают масло, муку, мясо и так далее? – Михась кивнул, и пожалел, не зная, как оценят жест. – А за это спрос с вас. Потому что с людьми нужно уметь работать, они должны понимать, ради чего необходимо сегодня отдавать порой и последнее. Для будущей победы. Нашей общей великой победы над большевизмом. Белорусский народ как никакой другой пострадал от ига большевиков, а теперь наступает новое светлое время. Всё будет по-другому. Люди получат землю, немецкий и белорусский крестьянин будут трудиться, взаимовыручка станет основой хорошей жизни. Очень и очень многое хорошее уже сделано сейчас, восстанавливаются поруганные большевиками храмы, общественные организации, союзы молодёжи работают над тем, чтобы возвращались традиции, исконные ценности белорусского народа. Подавляются банды, скоро будет сломлена вся эта мерзкая партизанщина. Люди понимают, что для бандитов в лесах хорошо, если у сельчан случится какая беда. Все горести народные им только на руку. И они будут вредить до тех пор, пока мы их не истребим, как крыс. Всё должно измениться, и будет только лучше! После победы настанет эпоха, которую даже трудно представить. Но однако блага разделят далеко не все, и это надо понимать. Они достанутся лишь тем крестьянам, кто оказывал содействие великой Германии, был беспощаден в борьбе с партизанами. Всё доброе, сделанное для победы, потом вспомнится.
Он помолчал, налил воды из графина, прокашлялся:
– Михась Елизарович, не мне вам, человеку уважаемого возраста и опыта рассказывать, что ничто не даётся просто так, без потерь, без жертв. И вы должны объяснять людям, усовестить их: доблестные солдаты великой Германии проливают кровь на фронтах, прорывают оборону большевиков. И многие, к сожалению гибнут! А ради чего? В том числе и для того, чтобы белорусы жили свободно от большевизма, растили и ели свой хлеб, не делили его с проклятой Москвой, и открыто верили в бога! Это разве непонятно? Осознав всю правду, люди сами должны принести для нужд фронта всё необходимое. Они не от себя отрывают, а себе же это отдают: своему будущему, своим детям! И мера эта военная, временная. Обязательно надо донести, что потом, после победы, всего в домах будет с излишком, а налоги мы отменим!
Чем больше слушал, тем сильнее кивал Михась, понимая, что теперь этот жест самый правильный. Не первый и не последний раз он слушал агитацию…
И, лишь подумал так, человек словно сумел прочитать мысли:
– То, что я говорю, староста, не агитация, не лозунги. Лозунги – только у большевиков, потому что слова все их пустые, – в голосе послышалась резкость. – Всё, что я сказал – это установка, правило. Догма! Мы ставим высокие благородные цели. Но их не достигнуть без дисциплины и порядка. Поэтому перед вами новая задача: убедить жителей села увеличить объёмы…
На этих словах во рту пересохло. Михась только теперь понял, ради чего приехал гость, в чём первопричина его пространной речи. Видимо, на фронтах дела пошли хуже, немецкое наступление буксует и всё далеко не так, как пишут в агитках. Потому теперь и требуют увеличить поставки продовольствия. А значит ему, старосте, быть тем человеком, кто будет исполнять задачу здесь, на месте. Да чтобы сообщить о том сельчанам, придётся с собой с десяток молодчиков из полиции брать, а то ведь порвут на куски люди-то, узнав о новых поборах… Ведь и так уж почитай всё выгребли.
Почему-то вспомнился освежёванный баранчик, визит партизана. Словно не глупое животное, а он, Михась, оказался теперь на острие ножа, это его отдали на заклание…
Когда, раскланявшись, старик уходил, в дверях столкнулся с Трохой. Тот усмехнулся и прошёл мимо. Он не испытывал к нему неприязни теперь, было как-то всё равно. Хотя после того, как Троха убил его сына, видя, как сходит от горя жена Петруся, Михась поклялся, что накажет его. Лишь только тот вернётся в Белые мхи, он придумает, как его подставить, сгубить, но чтобы самому остаться ни при чём. Долго он вынашивал план мести, но не знал, что Троха вернётся в родные места не отсидевшим срок понурым уголовником с массой болезней, а гордым, подтянутым, заступившем на должность в местное отделение полиции. Теперь уж сгубить его непросто, да и не хотелось.
Но знать того не мог старик, что думал, каков был настрой у его недруга. А тот был пропитан ненавистью, холодной и расчётливой. И не только к старосте, которого считал пустым, мелочным куркулём, который неминуемо скоро загнётся: сам, или его накажут за что-то немецкие власти. Ведь было за что, он чуял. Но Троха глубоко ненавидел и новые порядки, немецкую власть, которой всё же исправно служил. Недолюбливал и приезжего, хотя и раскланивался ему. Непонятный фрукт, да ещё говорит лихо по-русски, а всё русское Троха давно презирал. Такие тут не нужны. Со временем ему хотелось, чтобы в селе установилась местная власть, он стал бы руководителем, и чтобы жили они сами по себе, без указок из райцентра, Москвы или Берлина. Чтобы налоги и прочее добро никуда не уходило, и только он стал их распределителем. Троха представлял, что в итоге войны ослабнут все, и никому не будет дела до их мест. Ненавидел он и большинство сослуживцев из полиции, и только к Янке Быку относился хорошо: он был его другом ещё до тюрьмы, а главное – обо всё рассказывал и смотрел в рот. Другие же преклонялись трусливо перед немцами. Все, абсолютно все сотрудники полиции из Белых мхов и при советах пресмыкались власти, и теперь переметнулись к тем, кто имел силу. До войны ратовали за колхозы, а теперь лобызают сапоги германские. Были и остаются такими же насекомыми. Их раздавить – останется мокрое место, потом высохнет, ни памяти им, ни чести. Он думал, что со временем почистит ряды полиции, как только начнутся желанные им перемены. Всех прислужников постреляют, и останутся только те, кто предан лично ему. В тюрьме Троха многому научился у бывалых воров, был у них на посылках. Хотя и их ненавидел. Ему хотелось домой, потому и умолил немчуру. Но только затем, чтобы стать здесь главным. Да если бы не тюрьма и случайное убийство того хлюпика, отпрыска Михая, теперь всё сложилось бы по-иному. Теперь нужно наверстать время. Главное, чтобы немцы, и такие вот лысые начальники из окружной власти приезжали бы пореже…
