Тётка Стася медленно побрела домой. Как назло, разболелась голова, бухало в глаза красными молниями. Подходя к своей избёнке, она дёрнулась и замерла на месте. На косеньком невысоком крылечке топтался незнакомый седой мужик и, воровато оглядываясь, пытался одной рукой открыть фанерную дверь. Дверь не поддалась, и он соступил с крыльца и, сильно прихрамывая, пошёл под окно, заботливо остеклённое тёткой Стасей. Тётки Стасины ноги ослабли, и она едва не рухнула ничком в дорожную пыль. Пересилив себя и облизнув враз пересохшие губы, тётка Стася двинулась к хате. Незнакомец скрылся за хаткой, и тётка Стася, подняв щербатый серп и занеся его над головой, начала заходить с другой стороны. Она успела услышать, как завывала в хате Васеня и, видимо, чувствуя опасность, билась изнутри в запертую дверь.

Сделав шаг за угол, она столкнулась с мужиком и остолбенела от испуга. Лицо его было обожжено до костей и зажило уродливыми рубцами. Волосы на голове росли пучками и были абсолютно седы. Как и говорил Веркин пацанёнок, у мужика не было одной руки от самого локтя, в другой он сжимал какую-то тряпку. Однако глаза его остались целыми и в упор смотрели на тётку Стасю. Тётка Стася глухо охнула, схватилась за сердце и осела на землю. Когда она очнулась, был уже вечер. Она осмотрелась. Хата её была цела, дверь заперта, а страшного мужика поблизости уже не было. Надрывно верещала кошка, запертая в хате. Тётка Стася приподнялась на руке и снова замерла: седой человек сидел поодаль на старой колоде, на которой она рубила хворостины. Она подумала, что успеет заскочить в дом и запереть его изнутри, прежде чем он, хромой, сможет её догнать. Собрав все силы, она подскочила, опрометью бросилась на крыльцо, отперла слабую дверь и вбежала в дом. Кошка пулей выскочила во двор и метнулась прочь. Тётка Стася заперла дверь на крючок и устало осунулась на лавку. Черпая кружкой воду из ведра, краем глаза она увидела, что рядом с сидящим на колоде страшным мужиком, встав на задние лапы, вытянувшись в струну и положив голову ему на колено, стояла чёрная Васеня.

Петька – друг моего детства. Мы жили в соседних двухэтажках и учились в одном классе. Все десять лет. Много всяких событий было в нашей общей школьной жизни. Приятных и не очень, и даже совсем неприятных. Но теперь, встречаясь пару раз в году, мы вспоминаем обо всём с одинаковым чувством любви и лёгкого сожаления.

Единственное происшествие, из-за которого Петька сохранил на меня зуб, случилось в далёком и незабываемом третьем классе.

В тот день наша учительница Людмила Фёдоровна вывела у него в дневнике красную жирную «пару». Случилось это на уроке русского языка. Людмила Фёдоровна все три года начальной школы была для нас тем самым ежом-наставником с огромными рукавицами, которые никогда не позволяли расслабляться.

Начертав в Петькином дневнике самую красивую двойку в мире, учительница сказала:

– Завтра родителей в школу.

Петька согласно кивнул и, забрав дневник, пошёл к своей парте.

Людмила Фёдоровна проводила его взглядом, немного подумала, а потом быстро написала что-то на листочке бумаги.

Теперь её взгляд остановился на мне:

– Света, отнесёшь записку Петиным родителям.

Конечно, кому же ещё можно было поручить такое ответственное дело, как не мне? На Петьку надежды было мало. Вернее, совсем не было. А я? Отличница, староста, соседка! Добросовестная «до последней капли крови». Так говорил Петька.

После уроков мой сосед помахал мне кулаком и быстренько исчез. Я спрятала записку в свой дневник и тоже пошла домой. Там, не раздеваясь и даже не перекусив, оставила портфель и торжественно отправилась к соседнему дому с запиской в руке.

Петька тем временем принял все необходимые меры, чтобы как-нибудь избежать грозящего наказания, то есть, спрятал в стиральной машине свой дневник и дяди Федин ремень. Дядя Федя, Петькин отец, был очень строгим.

Я подошла к двери и собралась постучать. Но Петька появился на пороге раньше, чем я успела это сделать, и зашипел:

– Чё пришла? Иди отсюда.

Он тихонько выталкивал меня из подъезда, приговаривая:

– Иди, иди домой.

Но как же я могла уйти? Ведь мне дали поручение. Поэтому я молча сопротивлялась.

В конце концов дядя Федя услышал нашу возню.

– Кто пришёл? – спросил он из комнаты.

– Никто, – сказал Петька. – Кошка просится.

– Мяу! – сказала я как можно противнее. – Мяя-ууу.

Дядя Федя с очень удивлённым лицом появился в дверном проёме.

– Кошка? Света?

– Здравствуйте, – я протянула ему записку и с чувством исполненного долга степенно зашагала прочь.

– Так, – послышалось за спиной, и дверь Петькиной квартиры закрылась.

Конечно, ему попало. Конечно, много дней мы не разговаривали. Конечно, я была «предателем» и «ябедой». Но именно это событие мы с Петром Фёдоровичем обязательно и с большим удовольствием вспоминаем при каждой нашей встрече.

И смеёмся.

Воспоминания о Чите, любимой плюшевой собаке, приносили смешанные чувства: любовь, привязанность, боль и обиду. А началась история дружбы маленькой девочки и Читы так…

Сколько лет на тот момент мне было, я уже и не скажу точно, скорее всего три-четыре года. Мы были в гостях у родственников. Тётя Маня, чтобы меня занять, дала какие-то игрушки. Я все пересмотрела и взяла в руки старую плюшевую собаку рыжего цвета с серым (когда-то белым) треугольником на лбу и таким же животиком. Лапы были, можно сказать, бесформенными: овальные подушечки, пришитые по бокам и внизу, кусочек плюша сзади – хвост, чёрные пластмассовые глазки и нос, а уши… О, это были уши спаниеля (но тогда в породах собак я не разбиралась)! Большие висячие уши! Этими ушками можно было закрыть глаза игрушке, свернуть трубочками и сделать из собаки зайца, а если подвернуть – это уже медведь. Такая себе собака-трансформер.

– Тётя Маня, как зовут собачку? – спросила я.

– Эту? Это… Это Чита, – назвала кличку, которая, скорее всего, пришла ей на ум.

– Но Чита – это же обезьяна.

– А она и так уже почти обезьяна! – засмеялась тётя Маня. – Старая и страшная.

– Она не страшная. Она красивая.

Больше меня забавлять не пришлось. Обо мне забыли, и я забыла обо всех, так как моё внимание было приковано только к плюшевой собачке.

Когда нужно было прощаться с хозяевами, я долго вы-целовывала Читу. Тётя Маня засмеялась и сказала:

– Да забирай её себе.

– Спасибо! – и я радостно прижала игрушку.

– Мама, но это же моя собака, – обижено сказал сын тёти Мани, а мой двоюродный брат, на то время уже подросток.

– Ванька, как тебе не стыдно? – удивлённо сказала тётя Маня. – Ты уже парубок! Зачем тебе игрушки?

Мой отец тут же хотел забрать у меня плюшевую собаку, аргументируя, что у нас дома их и так полно, но я подняла такой крик со слезами, что меня с Читой оставили в покое, и родители пообещали в следующий раз привезти игрушку и вернуть Ване.

Я умоляюще смотрела на тётю и брата, чтобы этого следующего раза не случилось.

– Да не надо её привозить! – замахала руками тётя Маня, а Ваня вышел из комнаты, чтобы скрыть слёзы.

Хотя тогда я была совсем маленькой, но до сих пор помню взгляд и глаза брата, полные слёз, обиды и бессилия: ведь стыд, что он взрослый, не дал ему тогда отстоять любимую игрушку.

Читу так и не вернули Ване. Я с ней просто не расставалась. Она сидела со мной за столом, в песочнице и ходила в магазин и в гости. Родителям, видно, было неловко перед знакомыми, что у дочери такая «зачуханная» любимая игрушка. Они покупали зайцев, мишек, собачек… Те получали свои клички, но так и оставались просто игрушками. Читу время от времени зашивали и стирали. Она немного светлела, но так и оставалась той же старой, но любимой Читой.