– Это ты кому хочешь такое предложить? – рассмеялась Аля. Они учились в одном классе Мариинской женской гимназии, и Аля превосходила Неточку здравым смыслом, как Санчо Панса превосходил благородного идальго. – Этому моветону Юрке, что ли? Ах, да ты с ума сошла. Будь проще. Фи, да он и не поймёт ничего. Съест и – всё.

И она протянула Неточке горсть «райских яблочек». Их сад на улице Московской граничил с забором соседей Ульяновых, и рыжий Володька, с которым Аля в детстве каталась на санках с горки, вечно обрывал яблочки вдоль забора ещё до срока.

– Не трогай чужое, уши надеру, – грозил Алин отчим Володьке и даже жаловался его папеньке, директору народных училищ губернии. Но толку с этого не было, да более: вместе с Володькой рвать яблоки стала и его сестрёнка Оленька, она училась на класс младше Неточки и Али. И деревья со стороны ульяновского забора всегда стояли ободраны.

– Яблоки созданы для того, чтобы их есть, – сказала Аля. – И не выдумывай себе сказок.

Она спрятала в глубину выреза выбившуюся оттуда такую же, как на Неточке, тоненькую цепочку и насмешливо спросила:

– Ты разве не видишь, какая оттопыренная у него губа? Он совсем не похож на мужчину. Он любит вышивать, он любит сплетничать, он сладкоежка. И у него нежные чувства к кузену. Фи, какой он мужчина? Он скрытая женщина! Вычеркни его.

Неточка слушала и думала: «А ведь правда. Он сладкоежка. Когда зашли в кондитерскую, он съел сразу три ореховых трубочки. И губа у него…»

– Ты не знаешь: сейчас в Европе мода пошла – менять пол! – не унималась Аля. – Я вычитала в «Вестнике Европы». Оказалось, есть много людей, которые в своей коже чувствуют себя некомфортно. Они как бы живут в чужом теле. И потому всё время что-то выдумывают, революции устраивают. Фи, вот и Юрка, наверное, скоро сменит пол.

– Ужас какой, – воскликнула Неточка и …перестала ходить в читальный зал. И героя в своём будущем романе нарисовала другим: у него был мужественный подбородок и плотно сжатые губы. А ещё: он был кадетом – возможно, воспитанником местного кадетского корпуса. Выбор-то для фантазии был невелик: до сих пор, несмотря на тщеты Коммерческого и Дворянского собраний, в Симбирске не было ни коммерческого, ни реального училищ. Не было даже железной дороги, чтобы мечтать умчаться по ней. И всё равно, будущее обладает одной несомненной ценностью: его можно представлять по-разному.

Неточкин отец был статским советником и служил в городском департаменте. Был он весь в делах и бумагах, и тяжёлая чернильница с блестящей медной крышкой на его письменном столе никогда не пересыхала. Он носил пенсне и бородку клинышком, и все домашние вопросы полностью передоверил жене и их экономке Марфуше. Потому что какие-то волнения сотрясали губернию то тут, то там, и вмешательство власти было всюду необходимо. Желания дочери стать актёркой он не одобрял, но не препятствовал ей: Неточка прелестно музицировала и пела. В Дворянском Собрании после работы Комитета, когда заходила речь о дочери, отец покряхтывал, и, слегка смущаясь, подтверждал: «Мда... Есть у неё определённые способности... Не отнять…»

Хотя сам считал это женской блажью и хотел бы видеть Неточку просто счастливой матерью семейства. Чтобы муж носил золотые погоны с аксельбантами. И чтобы Неточка, если в стране начнётся хаос, могла уехать в Париж, где из всех беспорядков остался лишь беспорядок крыш, а остальное – это Лувр, Опера-де-Пари, Елисейские поля, витражи Нотр-Дама и тяжёлые кованые мосты через душную Сену.

«Да пройдёт эта дурь, – считал статский советник. – Выйдет замуж – и пройдёт».

Что касается Али, семья её относилась к мелкопоместным из небольшого городка Сенгилея за Волгой. Родители Али разошлись, отец и сыновья остались в Сенгилее, а Аля, до того как появился у неё отчим, квартировала с матерью у тётки учительницы, доводившейся матери сестрой.

– Нет уж, если кем-то быть, то лучше всего учительницей. Быть Прометеем. Или врачом, спасать тела, – заверяла Аля, когда Неточка делилась с ней своими планами. – Ну что за профессия – актёрка? Фи, одно кривлянье.

– Быть? Или… не быть? – взвывала Аля, упершись указательным пальцем  в  висок и выпятив живот, потому что  местный сердцеед актёр Юрий Муромский – немолодой уже человек – имел брюшко довольно объёмистое и часто выходил на сцену, не вполне сознавая, в каком спектакле и какую роль играет в настоящий момент.

– Ты перед сном молилась, Дездемона?! – вращала она белками глаз, хватаясь за Неточкину шейку. Это было всегда внезапно, и всякий раз Неточка и в самом деле обмирала от ужаса. После чего подруги подолгу смеялись.

***

– Знаешь новость? – почему-то весело шепнула Аля Неточке однажды перед экзаменом по истории. – Брата Оленьки повесили.

– Оленьки – твоей соседки? Которая через забор яблоки обрывала? Батюшки, это какого же брата, Аля? Володю?? Из-за яблок???

– Ах, ну нет же. Шуру. Царя хотел убить.

– Ужас какой…– Неточка такого даже представить не могла. Как это: убить царя?! Она-то знала, что не раз уже бывали в истории покушения такого рода, случалось, и с ужасным исходом. Например, когда Неточка была маленькая, некий скорбный главою лиходей убил государя Александра Освободителя. Но одно дело – какой-то далёкий неизвестный Неточке лиходей. А другое – с улицы рядом, знакомый, из своего города. – Это тот нелюдимый мрачный молодой человек? Он ещё с золотой медалью гимназию окончил?…

– Да-да, мон ами! И его сестра с ним была, не Оленька, а другая, старшая. Но её помиловали. Они в Петербурхе на Невском три бомбы приготовили. Представляешь? В самом людном месте! Фи, никакого гуманизма – бомбы с отравленным стрихнином! А там ведь столько народу гуляет, больше, чем у нас на Венце!

Неточке и это было трудно представить. Разве может быть народу больше, чем на Венце?

– Мне Володя рассказал. Скоро, говорит, всюду заполыхает.

– Ужас…  Лучше бы уж пол сменили и успокоились. И что будет?

– Плохо будет, Аннета.

Она посерьёзнела и вытащила смятую бумажку. Касаясь тульями шляпок, барышни склонились над крупно выведенными буквами. В бумажке говорилось о равенстве, свободе и братстве всех народов.