Через полчаса мы въехали в полосу невообразимой вони – это была «Tacoma Aroma»: когда-то в этих местах находился деревообрабатывающий завод, древесина лежала в воде, заванивалась и благоухала на весь регион. Так, напоминая о себе, благоухает забытый в вазе старый букет. Только в Такоме благоухали миллионы гигантских букетов. Завода уже несколько лет как не было, но на подъездах к городу прежняя вонь ещё ощущалась, и у нетакомовцев Такома всё равно считалась помойкой.
***
Приют скрывался в анонимном кирпичном здании без окон на первых двух этажах – наверное, чтобы не вскарабкались злоумышленники. Мы позвонили в бронированную дверь, из-за которой нас и пространство вокруг нас долго изучали в камеру – не привели ли мы с собой врага и не спрятали ли его в кустах. Внутри я ожидала увидеть огромное помещение типа бомбоубежища, уставленное раскладушками или даже деревянными топчанами. Всё оказалось проще: это был обычный мотель – длинный холл в форме равносторонней буквы «Т» и – двери-двери-двери. Каждую жертву домашней жестокости поселяли за одну из этих дверей – то есть, в отдельную комнатку (и не очень маленькую) с двухъярусной кроватью. Верхний ярус предназначался для детей, при отсутствии которых туда можно было складывать вещи. Кроме кровати, в комнате стояли ещё два стула, стол и железный умывальник. Остальные удобства находились в трёх концах буквы «Т», при них же состояли и круглосуточные посты дежурных, призванных, видимо, следить, чтобы женщины не совершали в туалетах самоубийства. Там же было несколько душевых с целой чёртовой дюжиной кранов с горячей и холодной водой, не говоря о десятке биде, которыми я раньше не пользовалась. Но хоть пользуйся – хоть не пользуйся, главное правило оставалось неизменным: места общего пользования убирались всеми по очереди, как в коммуналке. График уборок висел в комнатах дежурных. Там же стояли телевизор, холодильник, несколько плиток... И ещё одно неукоснительное правило: нельзя возвращаться после одиннадцати вечера – могут не пустить внутрь. Впрочем, и вовсе не возвращаться нельзя: за две неночёвки из приюта выселяли.
Я растянулась на жестковатой кровати и попыталась задремать. Но сон не шёл. Слова Джима не уходили у меня из головы. А вдруг он говорил искренне? А вдруг он и правда купит мне машину и подаст на грин-карту? Как он говорил: «Пери! Я же люблю тебя». Может и правда – любит. Всё-таки он мой муж и он такой красивый…
Где-то за стенкой заплакал ребёнок, и я опомнилась. Хорошо, что не мой. С ребёнком вся эта история выглядела бы куда драматичнее. А так – я сама себе хозяйка. И сама могу решать, куда повернуть.
Я попробовала нарисовать себе картину возможной счастливой семейной жизни с Джимом: снова наш дом, рыжий Сиенна и женатые лаковые черепахи в заросшем плющом бассейне, вечерние чаепития, которые я совершала в полном одиночестве – Джим, как все коренные пиндосы, чай не пил, а в гости позвать я никого не имела права... И почему-то не ощутила я никакого желания вернуться. Вернуться – значило забыть навсегда и об «Изумрудной Королеве», и о Празднике Полнолуния и о таинственных элохимах. И о Бандерасе забыть, и о Зэке. Вообще забыть о том переполненном новизны разноцветном мире, к которому я ненароком прикоснулась. И снова погрузиться в удушающий полумрак жилища, в котором никогда не открываются окна, и куда никто не имеет права ступить ногой. Не праздновать Новые года и дни рождения. По-прежнему жить пассивным наблюдателем за самой собой. Только за собой не во всей полноте, а лишь в той части, которая устраивает хазбенда – по части кухни с его любимыми соусами, стиральной машины, урчащей каждый вечер как сытый кот, и главное – гигиены с большой буквы. За этим ли я приехала в Америку? Шампуни, отбеливатели, всевозможные моющие средства, для которых моя консерватория и все прочие мои интересы были даже преступны, потому что уводили в сторону непредсказуемых, даже опасных для них действий.
Власта! Так это же и с ней придётся проститься – или дружить украдкой, от случая к случаю... Не думаю, что Джиму понравится продолжение этой дружбы…
Ах, а как пел тот паренёк – юный Бандерас… – словно рулоном шёлка разворачивался во мне сон. Как сладкоречивый змий вкрадывался он в меня и теперь уже уютно сворачивался клубком из радуги. И непонятно было, какой цвет в какой и где переходит, потому что радуга была зыбкой и прозрачной, какой всегда бывают радуги.
***
Цель оправдывает средства! Именно с этой мыслью я сидела в приюте уже третью неделю. И уже третья неделя прошла с тех пор, как у меня появился секрет – от всех, даже от Власты: все вечера напролёт я разговаривала с юным Бандерасом! По телефону, потому что приехать в Такому он не мог – как и у меня, у него не было машины. Он пел мне, а я – ему, он рассказывал мне об Испании, а я ему – об Украине, он учил меня испанскому, а я его – русскому…
Иногда приезжала Власта, привозила всякие вкусности, которые потом поглощали малолетние обитатели шелтера. Их тут было немало. В основном детки белых американок – тех, которые хорошо знали законы своей страны и умели ими пользоваться. То-то я замечала, с каким подобострастием относятся здешние мужья к своим жёнам. Эмансипированные пиндоски, если затронуть их интересы, умели развернуться так, что мало мужьям уже не казалось. Отобрать нажитые «непосильным трудом» мужнины суммы или дома для них было раз плюнуть, тем более с помощью опытного адвоката. А если жена была позлее, она и за решётку могла упечь своего благоверного. Отыгрывались потом несчастные облапошенные мужики на новых жёнах – русских эмигрантках. То есть, американцы не считали русских стопроцентно белыми. Как не считали белыми турков, например. Кажется, пиндосы лучше нас знали о нашем татаро-монгольском иге и были убеждены: если есть капля цветной крови, как говорили Джим и Эл, ты уже цветной навсегда. То есть, человек второго сорта. И считаться с тобой стоит только в рамках «политкорректности». Ну, или если ты имеешь большие деньги и способен постоять за себя. Хотя... Всё равно, богатый белый, как правило, не брал себе в жёны богатую цветную. Впрочем, и те старались (хотя уже совсем по другим соображениям) найти себе пару из своих.
Тут, в приюте, я познакомилась с одной русской женой. Её звали Ольгой, приехала она сюда пять лет назад из Владивостока, где только-только окончила какой-то вуз. У неё были белокурые длинные, как у русалки, волосы и перламутровая кожа, на которую даже я заглядывалась. Портил Ольгу только проломленный нос... Она долго скрывала свои семейные неурядицы. Её хазбенд – здоровенный мужлан, большой ходок по дамской части – при очередной домашней разборке мимоходом так заехал в перламутрово-белое лицо своей русалке, что она попала в больницу. И уж только оттуда по инициативе полиции оказалась в приюте. Со своими двумя детьми. Рассматривая их фотографии, я никак не могла взять в толк, как они этих детей создавали? Он широк и толст как башня, она – изящная, крохотная как нэцкэ. Мне казалось, что такие разные человеческие виды не дают потомства. Оказалось, дают…
