Поглядывая в сторону кондоминиумов на высоких сваях, раскинувшихся вдоль залива, Власта мечтательно прикрывала глаза и гадала, в каком именно месте она приобрела бы квартирку, если бы папа приехал и раскошелился.

Приехать и раскошелиться он обещал ещё в прошлом году. Но что-то не ладилось в его пиратских делах, всё время возникали какие-то тёрки с законом, и визит откладывался. Хотя планы покупки не отменялись.

– Так, не видать ни Джима, ни Хосе... Ой, смотри, – прошептала Власта, указав глазами на дверь. В её проёме стоял юный Антонио Бандерас – невысокий длиннокудрый паренёк, возрастом, пожалуй, младше меня. Был он в чёрной рубашке с открытым воротом, из которого по груди змеилась примерно такая же, как на мне, серебряная цепочка. Наверное, для пущей убедительности за плечом Бандераса болталась гитара с красной гвоздикой, которая была, возможно, прикреплена скотчем. Похоже, именно скотч и топырил карман его тесных джинсов, тоже чёрных.

– Наверняка он! – подтвердила свою догадку Власта, потому что за спиной нового посетителя возникло улыбающееся перепелиное яйцо физиономии Ника.

– Эскьюз ми, – пробормотал Ник и, без всяких церемоний отодвинув Бандераса, прошёл мимо нас к барной стойке.

Это он хорошее место выбрал, оценила я сообразительность нашего «телохранителя». С его места можно было не только свободно наблюдать и слышать, о чём мы говорим, но и следить за новым посетителем, который замер в дверях. К тому же, на стойке располагался лапчатый цветок, из-за листьев которого лица Ника было не разобрать.

Впрочем, юный Бандерас и сам принял вид такой неподвижный, что его можно было спутать с кустом или деревом, украшавшим вход. Он слился и по цвету и, как ни странно, по форме с тёмным стволом, возле которого стоял.

– По-моему, он ничего, хоть и совсем зелёный, – заметила Власта и уткнулась в соломинку. – Для Джима, однако, сойдёт.

– Думаешь? – усомнилась я, тем не менее, протягивая руку к фужерному овалу с вином. Дерево вдруг ожило, блеснуло цепочкой и, поколебавшись с мгновенье, развернулось ко мне.

– Пери?

Я опешила и поперхнулась, но Власта тут же закивала:

– Она-она.

– А я – Хосе.

– Из Мексики, – без тени сомнения с места в карьер поднажала Власта, трогая цветок на гитаре, которую наш новый знакомый прислонил к стене с её стороны. Взглядом она показала мне, что всё будет в порядке, мол, не дрейфь, подруга.

Ответа не последовало.

– Что пьём, девочки? – поднял Хосе глаза, прочесть в которых ничего было нельзя. Темень она и есть темень. В этом смысле глаза Власты были куда выразительнее. Они и сейчас отражали её вопрос, который прозвучал скорее утвердительно.

Уже потом, когда первые бокалы были осушены, Хосе, наконец, ответил, что родина Дон-Кихота – его родина, где он и родился двадцать три года назад. Наверное, забыл, что ему тридцать.

Власта веселилась по-прежнему. Скорее всего, она опять ставила диагноз. Это было её любимым занятием – ставить диагноз новому человеку. Такая вот у Власты слабость. Ей, как психологу, было интересно в чём-то убедиться. А я просто слушала. Тем более что новый знакомый вёл себя почти как библейский змий. Похоже, он решал какую-то только ему известную задачу, потому что глаза змия буквально ввинчивались в мои, лягушечьи диоптрии. Но у лягушки ещё вполне хватало энергии сопротивляться змеиному неводу, да и Власта была рядом.

– У тебя братья-сёстры есть? – опять вмешалась она.

– Пятеро братьев и сестра, – нехотя оторвался от лягушки змей. Казалось, он и сам немного загипнотизировался и не вполне контролирует свои ответы.

– И все испанцы?

– Разные… – он взглянул на меня с сожалением. Ему явно мешало бесцеремонное вмешательство Власты.

 – Как это? – не отвязывалась Власта. – И негры есть? – Настырность Власты раздражала уже и меня.

– Есть: сводная сестра – афро-американка.

Взглянув ненавидяще на мою неугомонную подругу, он отвернулся от нас обеих, рывком потянул к себе гитару и стал тихо напевать, прикрыв глаза густыми ресницами. Он пел, словно забыв о нас, сладко и нежно, будто исполнял сложный ритуал, и нельзя ему было ни на секунду отвлечься от издаваемых звуков. Он словно бы настраивал себя изнутри. Словно впадал в транс от собственного голоса. И так как голос его был хорош, я тоже начала поддаваться какому-то непонятному очарованию. Наверное, так пели сирены. Правда, сирены были женщинами, но кто сегодня знает это наверняка – женщины ли, мужчины ли? А может быть, в те времена это и значения не имело, а главным был именно талант.

– Спокойствие: нарисовался Джим! – шёпотом сообщила мне Власта и обняла как раз вовремя подвернувшегося Ника. Я тут же придвинулась к сирене и положила руку ему на плечо.

– Как ты восхитительно поёшь! Спой ещё что-нибудь специально для меня!

Воодушевлённый Бандерас повернулся ко мне и тихо запел «You are so beautiful» Энрике Иглесиаса. Краем глаза я отметила, как по другую сторону барной стойки Джим уставился на меня во все глаза. А я млела от мелодии, голоса и непонятного счастья.

Когда Бандерас закончил песню, я шепнула ему:

– Теперь я просто обязана тебя поцеловать! – и мы изобразили долгий горячий поцелуй, вернее, я изобразила, а Хосе охотно отдался моей игре.

– Дело сделано! Уходим! – потянула меня за блузку Власта и, громко хохоча, в обнимку с Ником повалила из бара. Я держала сирену за руку и вела к выходу, напевая только что исполненную им мелодию. Спиной я чувствовала, как Джим прожигает нас глазами.

–- А ну, вон отсюда! – вдруг гаркнул Бандерасу Ник, не успела за нами закрыться барная дверь. – Финиш!

Тот удивлённо выпустил мою руку.