— Не думаю, что так уж глубоко придется копать, — мрачно вставляет папа.

Мама заглядывает в духовку, проверяя, готов ли наш ужин.

— Я не стану опускать до ее уровня, — говорит она, — к тому же, распространять слухи об Одри не кажется мне здравой идеей. Все же, это Перси баллотируется на пост министра, а не она.

— Ну, у него тоже грязного белья хватает, — парирует папа.

— А я знаю нечто интересное о Молли, — добавляю я. Никто ведь не знает, что она в свое время целую неделю курила коноплю, а ведь если бы об этом узнала Одри, кузине бы явно не поздоровилось.

— А почему они просто не постирают свои вещи? — спрашивает Эйдан. Иногда я не могу сдержать улыбки — настолько он еще наивен. Надеюсь, это будет длиться вечно. А еще надеюсь, что спустя пару лет ему не придется копаться в грязном белье своих родственников. Потому что, как сказал папа, тут даже не надо будет прилагать особых усилий, особенно в том, что касается меня.

Внезапно у меня ёкает сердце, когда я вспоминаю письмо, полученное сегодня от Скорпиуса. Он даже не стал звонить мне, решил отделаться письмом. И в нем было не так, чтобы уж очень много слов.

«Заеду в семь. Нам нужно поговорить. Скорпиус.»

Ну, в любом случае, в восемь у меня зелья, поэтому вряд ли он сможет надолго задержать меня. А Эйдан сегодня остается с моими родителями, и мне не придется волноваться о том, что он может снова услышать, как мы ругаемся. Особенно, учитывая, что ругаться мы будем из-за него.

Я никому не рассказала о том, что Скорпиус предложил подписать соглашение об опеке. Единственный человек, с которым мне бы хотелось этим поделиться, сейчас находится в Новой Зеландии и не хочет иметь со мной ничего общего. А двое других, которым я могла бы рассказать, в последние дни проводят слишком много времени вместе. Брайан и Дом — это новые Ал и Дженни: где один, там и другой неподалеку. Похоже, я сотворила чудовище.

А что касается Лауры, от нее не было никаких вестей с момента девичника. Не знаю, что она делает или чем занята, но каждый раз, как я набираю ее номер, меня переключает на голосовую почту.

— Но ты же должна как-то отреагировать, Гермиона, — говорит папа, — не можешь же ты просто сидеть и смотреть, как она все разрушает.

— Ну и чего ты от меня ждешь, чтобы я закидала яйцами их дом? — огрызается мама.

Мы с папой переглядываемся и синхронно киваем. Мама закатывает глаза.

— И зачем я только согласилась на все это. Должна же была знать, что это доставит столько хлопот. Может быть, мне просто стоит снять свою кандидатуру…

— НЕТ! — папа, Хью и я можем быть удивительно единодушны, когда хотим.

— Ты не можешь позволить Одри победить! — восклицает Хью. — Зло не побеждает добро, и мне все равно, что ты можешь на это возразить! Вы победили Волдеморта, вы можете победить и эту стерву!

— Следи за языком, Хьюго! — шипит мама. — И в последний раз напоминаю, мой противник — не Одри!

— Давай же, Гермиона, докажи, что за каждым мужчиной-подонком стоит женщина-дьявол, дергающая его за ниточки, — парирует папа. — Перси не был и вполовину таким подлым, если бы не Одри.

— На этой ноте я покину вас, — говорю я, вставая и направляясь к двери. — У меня скоро занятие по зельям.

На часах половина шестого. Скоро придет Скорпиус. Попрощавшись со всеми, я переношусь камином домой и принимаюсь его ждать.

Он прибывает рано. Скорпиус редко что-то делает вовремя, поэтому я с уверенностью могу сказать — ничего хорошего меня не ждет. А еще у него с собой портфель. Есть нечто странное в молодом мужчине, одетом в красную толстовку и джинсы, но с портфелем в руке. Все равно что, министерский служащий появился бы на скейтборде.

— Ладно, давай просто поскорее со всем разберемся, хорошо? — он произносит это даже до того, как успевает поздороваться. Направляется прямиком на кухню, укладывает портфель на стол и открывает его. После этого он принимается вытаскивать множество бланков и каких-то контрактов. — Ну что, ты думала об опеке?

— Да, — отвечаю я. Я просто не знаю, что еще сказать ему. Помимо того факта, что я не хочу никаких документов об опеке, кроме тех, где было бы сказано, что Эйдан живет вместе с нами обоими. Где сказано, что мы живем втроем, как семья. Вот только он явно хочет вовсе не этого.

— Я тоже, — говорит он, — на самом деле, я много об этом думал. И я составил такое соглашение, которое подойдет нам обоим. Думаю, оно достаточно справедливое, — он торопится, словно нервничает.

— Верно… звучит, хорошо.

Он кивает.

— Ладно, значит, так и поступим.

Он глубоко вздыхает. Интересно, насколько он волнуется? Скорпиус вручает мне документ с большим количеством юридических терминов. И я понятия не имею о чем они все.

— У меня не так уж и много времени, Скорпиус, — вздыхаю я. — Что здесь?

— Ну, я обратился к своему адвокату, — говорит он, — и попросил его составить для нас соглашение. Все, что от нас требуется — это подписать его.

Я хмурюсь.

— Что именно мне предстоит подписать?

— Если в целом… Эйдан будет проводить со мной время с четверга по воскресенье, а с тобой — с понедельника по среду. Это совместная опека.

У меня такое чувство, что я резко заболеваю. В один момент человек, стоящий передо мной, оказывается вовсе не тем, кого я знала и любила все эти годы… на самом деле, в этот момент я ненавижу его всем сердцем. Как он мог так поступить со мной?

— Позволь, я проясню один момент, — я изо всех сил стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно. — Ты хочешь, чтобы я позволила моему сыну проводить с тобой четыре дня в неделю?

— Нашему сыну, — отвечает он. — Он наш сын. Не твой. И ты знаешь, что и так пробыла с ним слишком долго…

Не бей его. Только не ударь его. Я сжимаю кулаки.

— Скажи, когда он просыпался в три утра, чей он был сын? Когда он подхватил ветряную оспу, чей он был сын? Когда он сделал первый шаг, за чью руку он держался? — только не плакать. — Он прожил со мной шесть лет…

— Ему только пять, — возражает мне Скорпиус.

— Он жил во мне! — кричу я. — Он уже был во мне шесть лет назад! Меня тошнило по утрам, у меня на теле растяжки!

Только не плакать!

— Я знал, что ты так и скажешь, во всем обвинишь меня! — огрызается Скорпиус. — Ну прости, что у меня нет гребаной матки, но это не делает тебя лучшим родителем, чем я!

— О да, а кто женился на первой встречной в Вегасе? — фыркаю я.

— Я могу дать ему нормальную семью, Роза. У него будет большая спальня, двое родителей, я обеспечу его всем необходимым.

И это все же случается. Я больше не могу сдержать слезы.

Не могу поверить, что я все же расплакалась. Ради всего святого, Господи, за что?

— Не плачь… — неловко бормочет Скорпиус.

— Пошел вон из моей квартиры! — кричу я. — Я не подпишу это! Ты не сможешь заполучить его на четыре дня в неделю…

— Но у тебя будет целых три дня! — Скорпиус говорит со мной так, словно я неразумное дитя. И я как никогда близка к тому, чтобы ударить его.

— Какое счастье! У меня будет целых три дня, в которые я работаю, а он в школе! — выплевываю я. — Убирайся из моей квартиры, Малфой! Мы будем придерживаться той договоренности, которая была до этого…

— Нет, не будем! — говорит он. — И если ты не хочешь решить вопрос мирно… мой адвокат свяжется с тобой.

Он собирает документы в портфель. Не говоря больше ни слова, он просто аппарирует, а я пытаюсь привести себя в порядок и отправиться на занятия по зельям.

На самом деле я выбита из колеи. Думала, что знаю его. Как он мог попросить меня отказаться от собственного сына? Разве он не понимает, что Эйдан — единственный лучик света в моей жизни?

*

Когда я возвращаюсь вечером, меня ждет письмо от Скорпиуса. Ну, он расщедрился даже на целое слово.

«Сожалею», — написано на пергаменте.

Не знаю, что он подразумевал под этим. Он сожалеет, что поднял этот вопрос? Сожалеет, что собирается вынудить меня предстать перед Визенгамотом? Или он сожалеет о том, что женился? В мире так много вещей, о которых может сожалеть человек.