— Четыре часа? — переспрашивает он, на что я лишь киваю. — Звучит как вызов.

— Осмелишься нарушить мой домашний арест?

Чон повернул ключ зажигания и потянул за рычаг, после чего машина дернулась, медленно выезжая на проезжую часть.

— Ты называешь это домашним арестом? — медленно произнёс Чонгук, в очередной раз насмехаясь надо мной с помощью своего издевательского тона. Я знала, что наша своеобразная форма общения никуда не делась, но, к сожалению, вывести меня из себя получалось только Чонгуку. И каждый раз его издевки срабатывали, а потом он ухмылялся, выглядя таким красивым, как сейчас.

— Не смешно, — пробубнила я и отвела голову в сторону, смотря через окно на сменяющие друг друга дома и одновременно застёгивая ремень безопасности, — Куда мы едем?

— В кафе, — коротко отвечает он. Снова выглядел холодным и отстранённым в своей чёрной футболке и джинсах. Всё таким же до невозможности надменным, но чертовски привлекательным.

— В кафе? Типа приглашаешь меня на свидание? — издеваюсь в ответ и слышу несдержанный смешок.

— Ну, так как ты уже знакома с моей мамой, то назвать это знакомством с родителями нельзя.

— На что это ты намекаешь?

— На то, что она там работает, звёздочка.

Мне вмиг стало напряжно от мысли, что я могу встретиться с его мамой и услышать внезапный вопрос о том, нашла ли я Чонгука в тот день, когда приходила к ним домой, но в итоге не застала его там. Я была уверена, что Чонгук и не подозревает об этом, ибо если бы он знал, что я настолько сильно жаждала помириться с ним и разрешить тот глупый конфликт, что аж приперлась на порог его дома, он бы точно успел уколоть меня этим. Это была неотъемлемая часть Чонгука — намеренно раздражать меня.

— Мне уже неловко, хотя я всё еще в машине.

— Почему? — Чонгук хмурится, и я невольно засматриваюсь на появившиеся складки на переносице. Там словно спрятались маленькие бесенята, которые и излучают эту необъяснимую энергию.

Мы останавливаемся на светофоре, и он ловит мой взгляд, который устремлён на его лицо и с особой внимательностью изучающий морщинки в уголке глаз. В такие моменты уши заливает краска, и я делаю особые усилия, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица.

— Я не знаю, как вести себя с ней, — честно признаюсь я и смотрю на свои руки. Я поймала себя на мысли, что мне, прямо как сейчас, порой не хватает нежности Чонгука. Мне хотелось, чтобы он, как это часто бывает в самых примитивных романах, переплел пальцы своей руки с моими и поглаживал выпирающие костяшки тыльной стороны ладони большим пальцем. Или положил её на мое колено, передавая часть своего тепла и вызывая мурашки, которые всегда огромными волнами распространялись по телу.

— Да ну? И это мне говорит любимица всего родительского комитета?

Я недовольно цокаю языком и слабо толкаю его ладонью в плечо.

— И снова не смешно. Ни одна из них не была мамой моего парня.

— Ну и что? Она уже давно считает тебя милашкой.

— Правда? — словно не веря, спрашиваю я.

— Почему ты сомневаешься? Словно когда-то совершала что-то такое, что могло бы испортить мнение других о себе, — Чонгук кривит губы в хитрой улыбке, — Ты что-то скрываешь от меня, Ким Лиён? — мурлычет он и поддаётся вперёд, чтобы оставить короткий поцелуй на моих губах. В животе снова закручивается узел, и я невольно подумала, что стала желать Чонгука в тысячи раз больше, а обычных поцелуев стало не хватать для полноценного счастья.

— Вообще-то да, было такое, — с наигранной задумчивостью говорю я и облизываю губу, которой только что касался Чонгук, и вижу, как он следит за движениями моего языка.

— И что же? — Чонгук заинтересованно заглядывает мне в глаза, но через секунду уже вынужден был отстраниться, чтобы нажать на педаль и сорваться с места. Я перебираю в голове, словно архивные папки, все известные мне проколы парня в школе, и, подобрав кое-что интересное, натянула на себя хмурое выражение лица и продолжила:

— Как-то раз я решила взять свой мопед и прокатиться по школьному двору, но попалась и затем угодила в кабинет директора.

Чонгук несколько секунд пережёвывает мои слова, но затем прыскает от смеха, откидывая голову назад и все ещё не сводя глаз с дороги. Поначалу я нахожу в себе силы сдерживать улыбку, но наблюдая за тем, как лицо Чона искажается от нахлынувшего веселья, смеюсь вслед за ним.

— Это не мопед, Лиён, а мотоцикл семьдесят второго года, — он посчитал важным уточнить мне о модели его мотоцикла, но едва ли это играло для меня какую-то роль.

— Да уж, тут велика разница, — я жму плечами, на что Чонгук лишь многозначительно повёл бровями и ухмыльнулся.

— И что? Наверное, ты пообещала директору не разнести его школу в обмен на аттестат?

— Типа того. Поэтому меня наказали и заставили развешивать плакаты по всей школе.

— Особенно стене рядом с моим шкафчиком нужно было уделить особое внимание, да? — Чонгук говорит всё это серьезно, словно наш разговор имеет какую настоящую значимость.

— Да. Чтобы меня выбесили окончательно, и это преподало мне урок.

— Намекаешь, что я вывел тебя из себя?

— Я не намекаю. Я прямо говорю.

Чонгук некоторое время молчит, словно раздумывая над чем-то, и я слышу, как он фыркает в ответ на собственное воспоминание.

— На самом деле, у тебя от злости даже лицо исказилось. Оно было ещё злее, чем когда представляла сцены удушения, — я вспомнила все свои мысли и от чего-то подумала, что это было в какой то альтернативной реальности, и всё случившиеся не больше, чем игра собственного воображения. Но мои детализированные представления о руках, которые сжимаются на шее Чонгука, были тогда слишком яркими, чтобы считать их всего лишь выдумкой.

— Ты назвал мои плакаты банальными. А я трудилась над ними херову тучу времени, — некая доля обиды проскользнула в моем голосе, и Чонгук, прочувствовав это, кидает на меня беглый взгляд и тут же возвращает глаза на дорогу.

— Я просто был зол. На деле они прикольные.

— Значит дать тебе один, чтобы ты повесил его на стену рядом с плакатами мотоциклами семьдесят второго года? — снова издеваюсь я и представляю в голове его комнату, которую всё ещё ни разу не видела, но уже имела какую-то выстроенную картинку в голове. И эти постеры с самыми крутыми мотоциклами настолько смешно контрастируют с звёздной ночью, что я чуть ли не смеюсь вслух.

— Нет необходимости. Я уже прихватил один с твоего стола, когда уходил.

Я не верю своим ушам, и пытаюсь понять, то ли он снова смеётся надо мной, то ли говорит правду, потому что из-за его нарочито серьёзного тона уловить правду было сложно.

— Ты шутишь.

— Нет. Я посчитал, что ты не будешь против. Правда на стену я его не повесил.

— И зачем тебе банальный плакат со звёздной ночью?

Чонгук оставил мой вопрос проигнорированным, оставляя неприятный осадок от отсутствия желанного ответа, но я не решаюсь докапываться до него дальше. Его аура вбирала в себя не только те положительные черты, от которых у меня захватывало дыхание, но и также ограждала его, словно колючая проволока, пролезть через которую, не поранившись об шипы, очень тяжело. Но я не теряла надежды на то, чтобы уничтожить невидимую стену, разбирая её по кирпичику, и добраться до того Чонгука, которого он не хотел бы, чтобы я видела. Какие бы я чувства к нему не испытывала, я знала, что тот показывает мне лишь то, считает нужным, и не более того. И мне было этого недостаточно. Если я говорила о том, что моя душа — это душа Чонгука, значит испытывала дикую потребность заполучить её и узнать всё, что она в себе таит.

— Мы почти приехали, — говорит Чонгук через некоторое время, и у меня бьется сердце, глухо и быстро, словно намереваясь вырваться из груди.

— Я волнуюсь, — даже не предпринимаю попыток казаться спокойной в силу того, что моё напряжение не увидит разве что только слепой человек.

— Лиён, тебе не о чем волноваться. Ты — плод адекватности в глазах людей, — Чонгук заезжает на парковку и медленно катится вперёд, выискивая глазами подходящее место.