— Лиён, что с тобой? — с весёлого ее тон переходит на обеспокоенный, и я слышу, как ее стеклянный стакан звенит из-за трясущихся в нем кубиков льда.

— Мне плохо.

Я чувствую, как из-под бока ускользает тёплое тело ЧонСока и тут же крепкие руки подхватывают меня подмышки. Я цепляюсь ладонями за широкую спину, чтобы устоять на ногах.

— Ты справишься? — слышу, как он обращается к Джиён, и уже в следующую секунду крепкая хватка ЧонСока сменяется на хрупкие женские руки, которые крепко хватают меня за плечи, боком прижимая к себе мое тело.

Приоткрываю глаза, когда Джиён аккуратно выводит меня из комнаты в коридор, и от всплывших кругов перед глазами, свидетельствующих о жутком головокружении, мне даже стало страшно. Отчаянное желание протрезветь и прочистить желудок не покидало голову.

Наконец-таки дойдя до конца коридора, я быстро хватаюсь за ручку, но только это я и успеваю сделать, потому что Джиён резко отпускает мою руку. Я еле нахожу силы, чтобы удержаться на этой гребаной двери. А когда я услышала тот самый голос, обладателя которого я мечтала увидеть с того момента, как пришла сюда, то подумала, что свалюсь на колени в ту же секунду.

— Какого хера ты притащила её сюда? — смотрю в их сторону, и вижу строгий и злой взгляд Чонгука, направленный на подругу. Его ладонь с силой держит её за запястье, совершенно маленькое по сравнению с размером его руки. Думаю, когда Чон ослабит хватку, то на коже проступят явные красные пятна от его пальцев.

— Убери руки.

— Не знаешь, как себя развлечь? Катись к своим наркоманам, Джиён.

— На себя посмотри, долбанный укурок. И убери свои блядские руки!

Меня мутит от повышенного тона Джиён, и, не став дожидаться, когда кто то из них обратит на меня внимание, пытаюсь открыть дверь, но рука безвольно сползает по вниз по железной ручке. Я утыкаюсь в твёрдую поверхность лбом, не имея никаких сил, чтобы продолжать стоять на одном месте. Уже готовлюсь сползти по ней вниз, как Чонгук обнимает меня за талию, прижимая к себе, и открывает злосчастную дверь. Закрывшись в небольшой комнате, я подлетаю к унитазу, не сдерживая рвотный позыв.

Он стоял рядом, заботливо собрав мои волосы в кулак, пока я блевала в чужой унитаз. Мне было так плохо, что казалось, будто все выйдет вместе с моими внутренностями, не оставив там ничего. Горло саднит, словно там тушили сигареты, тело больно сводит судорогами при новом приступе рвоты. Меня хватает только на то, чтобы сделать маленький глоток воздуха перед тем, как снова согнуться перед унитазом. А затем весь этот ад начинается заново.

Вымотанная, с потёкшей тушью и растрёпанными от рук Чонгука волосами, я слабо цепляюсь дрожащими пальцами за сиденье унитаза и прислоняюсь головой к стене, со страхом ожидая, когда тошнота снова начнёт подступать к горлу. Стало легче лишь на процент, что слишком далеко от здорового состояния.

Чон отпускает мои волосы, и молча выходит из комнаты. Все это время я думала, что он оставил меня, но вскоре он появляется снова со стаканом какой-то тёмной жидкости. Садится на корточки и приставляет стакан к губам. Запах и вкус отвратительны, но я делаю большой глоток и тут же наклоняюсь к унитазу, возвращая всю эту горечь обратно. Это повторяется снова и снова, пока я обессилено не прижимаюсь спиной к стене, полностью прочистив желудок.

Чонгук закрывает крышку унитаза и нажимает на спуск, смывая всю вышедшую из меня муть. Я жалобно стону, когда сглатываю слюну, чувствуя себя безумно обессиленной и раздавленной, как морально, так и физически. Он позволяет мне посидеть так некоторое время, не произнося ни слова.

Всё это время, сидя в полубредовом состоянии, я ловила себя на мысли, что в таком пьяном состоянии не жалею, что столько пила. Даже когда я открываю глаза, и чувствую, как раскалывается голова. Хотелось бы чтобы она вообще не функционировала, не думала ни о Чонгуке, ни о том, что произошло ранее, и прекратила разрываться на куски. И мое желание исполняется, ведь я не помню, совершенно не помню, как скоро отрубаюсь прямо возле унитаза.

***

Открываю сначала один глаз, чувствуя на щеке пряди тёплых, щекочущих волос. Второй открываю через несколько секунд и жалобно вздыхаю перед тем, как перевернуться с бока на спину и почувствовать, как неприятно сводит ногу. И осознать, что нахожусь не в своей комнате, не на своей кровати. А в том же чертовом доме. В том же платье, с растрёпанными волосами.

Помню, как блевала в унитаз перед Чонгуком, и стыд острым лезвием вонзается во все тело, распространяясь глухой болью по черепной коробке. До какой степени нужно было надраться, чтобы превратиться в жалкое подобие человека? Да ещё и в присутствии Чонгука.

Мне хочется выругаться, но из глотки выходит только хриплый стон. Язык отказывается нормально функционировать, поэтому остаётся только схватиться руками за голову, будто это поможет мне как то скрыться от гложущего чувства стыда и вины.

На часах четыре утра, за окном становится светло и погода там такая, что кажется, будто день пройдёт прекрасно. В моём случае я уже заведомо знала, что это не так. Хоть пока я слабо представляла, что будет, когда я вернусь домой, но понимала, что мне не сулит ничего хорошего.

Свешиваю ноги с кровати и поднимаюсь на одной руке, ощущая, как начинает гудеть голова. Не знаю, как во мне уживаются два совершенно противоположных чувства облегчения и тяжести: я счастлива, что то отвратительное состояние беспомощности и потерянности осталось в ночи, но через секунду же чувствовала себя мешком с дерьмом из-за всего, что сделала, будучи пьяной.

Встаю с кровати и плетусь до ванны, чтобы взглянуть на себя и в лучше случае ужаснуться меньше, чем я этого ожидала. До нужной мне двери всего несколько шагов. От каждого движения голова нещадно кружилась, в горле стоял жёсткий ком.

— Вижу, тебе уже лучше? — я свожу брови к переносице и прикрываю глаза, приостанавливаясь на полпути. В голосе Чонгука нет ни капли теплоты, только острота и равнодушие. Хотелось бы мне вернуть вчерашнее предвкушение нашей встречи, да только я успела сделать всё, чтобы проебаться перед ним во всём, в чём только можно было.

— Ага, — бросаю я и открываю прежде, чем он успевает что-либо ответить. Включаю свет и морщусь, со страхом подходя к раковине.

Чувствую присутствие Чонгука за спиной, но я не осмеливаюсь поворачиваться. Хотелось превратиться в черепаху, которая в любом случае может скрыться в свой панцирь и изолироваться от всего мира. Потому что Чонгука, я хотела видеть меньше всего на свете. По крайней мере из-за этого невыносимого, ядовитого стыда.

— Нужно уезжать. Вечеринка закончилась.

— Куда?

— Ну, если хочешь позабавить родителей, то домой, — коротко кидает он и облокачивается спиной о стену так, что я с легкостью могу наблюдать за ним в отражении в зеркале, — Если нет, то ко мне. У тебя не так много вариантов, — я отрицательно киваю головой.

— Уверен? Просто мне не очень импонирует мысль придти и обнаружить там Ёнсо. Будет слишком неловко, — я уже даже не пытаюсь сдержать все язвительные реплики, рвущиеся наружу. Знаю, что никакой Ёнсо там нет, но испытываю жуткую потребность уколоть его тем, чем вчера он намеренно или наоборот сделал мне больно. Хотя от того, что я поступала так, никоим образом не сбрасывало всю тяжесть всех моих глупых действий.

— Ты действительно считаешь, что я тут виноват? — раздраженно проговаривает он.

Мне было плевать, виноват он или нет. Внутри меня все кипело от обостренных до предела злости и ревности. Меня кидало от одного состояния к другому.

— В этой комнате только ты ведёшь себя, как козёл. Поэтому да.

— Значит расскажи этому полному козлу, какого это обжиматься со своим лучшим другом, пока я нахожусь в том же доме, что и ты, — внезапно у меня всё перед глазами плывёт, а головная боль на секунду становится более ощутимой. Он давит на всё то, что меня сжирает и без его помощи, — И нахера пить, если ничерта не умеешь этого делать? — он трогает мое запястье, чтобы потянуть меня к себе, но я сдираю с себя его пальцы.