— Ты не посмеешь, — тут же прошипел Ригель, нахмурившись. — Джерар… Ты. Не. Посмеешь.

— Взамен отдаю Майка, — тем временем продолжил Джерар общаться с Камилой. — Ты знаешь, Майк сильный игрок и уж точно стоит больше нулевой… Поэтому соглашайся, как мне кажется, обмен нечестный. И нечестный в первую очередь для меня.

— Какая же ты тварь, Джерар…

Камила усмехнулась.

— Именно, Ригель!

Застыв, Ригель неуверенно обернулся, посмотрев на девушку, и тогда же она продолжила:

— Обмен получается нечестный. Боюсь спросить, почему ты на него вдруг решился, м?.. Хотя зачем я задаю такие глупые вопросы, верно? Учитывая, как эта нулевая крутила одну палку, догадываюсь, как она умеет работать и с другими.

Джерар проигнорировал такое высказывание со стороны старшей сестры и просто спросил:

— Так ты согласна?

— За Майка-то? Согласна.

— Отлично, — кивнул Джерар.

— Отлично… — покачал головой тем временем слушавший их все это время Ригель. — Раз с этих пор ты у нас такой крутой, такой особенный, весь из себя прямо Избранный, ради бога, будь им. Но без меня. Сейчас я не лишу тебя твоего плаща, но завтра… Даже не приходи ко мне с просьбами тебе снова помочь. Пусть это сделает Эллиз.

— Беллатрикс, — поправил его Джерар, добавив: — Знаешь, кстати, Камила, почему я назвал ее Беллатрикс?

Девушка с иронией вскинула бровью.

— И почему?

— Потому что это звезда. Ну знаешь… Как Ригель, как Антарес…

Камила рассмеялась.

— О да, Джерар, — прошептала Камила, закатив глаза. — Теперь поняла. Ну что я могу тут сказать еще. Предохраняйтесь главное, а то рождения сверхновой в первый год после явления перед народом даже я тебе не пожелаю.

Почувствовав, как что-то словно встало комом в горле, Ригель сглотнул. Отвратительные. Они оба. И Камила, и Джерар… Какие они оба… были отвратительные. Поджав губы, парень, не став что-либо еще говорить, просто оторвался от перил, обойдя Джерара и направившись на выход с балкона. Да уж… И с этими людьми он жил все это время. Просто да уж.

И вот что в такой ситуации Ригель должен был делать, а главное, что в такой ситуации он должен был думать? Он не знал. Ему просто было обидно. И обидно из-за двух человек. Из-за Джерара и теперь уже из-за Эллиз. Да, обижала его не Камила со своими дурацкими шуточками, Ригель давно к ним привык, обижали его именно Джерар и эта тупая, мать ее, Эллиз. Первый, потому что так открыто вел себя как придурок, и все на зло, лишь бы его побесить. А вторая… Обижала его просто за то, что она родилась и додумалась прийти именно на шестой, первый для Джерара, сезон Больших игр.

С такими мыслями Ригель провел весь оставшийся вечер. Покинув арену еще до конца отборочных испытаний, парень направился в Офрис, и он долгое время бродил, не понимая, где в этом городе ему было место. Точнее, Ригель понимал, где ему было место: там же, где и всегда, — рядом с Джераром, но вряд ли теперь его там кто-то ждал. Джерар ясно дал понять: «кому-то пора замолчать». И Ригелю было больно от мыслей, что под этим «кем-то» Избранный подразумевал его.

Это было нечестно. Нечестно и просто-напросто несправедливо! Ригель знал, порой он мог быть с Джераром чересчур груб, слишком жесток. Вспоминая то, как они поругались до начала этих дурацких Больших игр, парень не упускал из головы мысли: а не перегнул ли он тогда палку? Ригель был в курсе того, как Джерару было важно участие в этих Больших играх; Ригель был в курсе того, сколько ночей парень провел за мечтами о том, как на этих Больших играх для него начнется совсем другая жизнь. Та жизнь, в которой, Ригель был уверен, для него уже не останется места. И такие мысли зародились у парня еще задолго до того, как он впервые поругался с Джераром. Такие мысли зародились у него тогда, когда Джерар озвучил перед родителями прозвище Избранного, которое он для себя выбрал.

Ригель… Это было больно услышать, что Джерар тогда на самом деле назвал его имя, когда Глюон — старший Избранный — спросил, придумал ли Джерар уже себе альтер-эго. И Джерар придумал. Он назвал себя Ригелем. И, похоже, парню на самом деле понравилась эта идея, ведь когда Ригель спросил его, зачем он так поступил, Джерар просто ответил: «Потому что все, что делает меня особенным, — это ты, Ригель. Это ты умеешь создавать то забавное звездное полотно, из которого мы с тобой можем сделать мне плащ. Это ты делаешь меня уникальным».

«Зато ты отнимаешь эту уникальность у меня, и даже этого не понимаешь» — подумал тогда Ригель, но вслух так и не решился сказать. Парень знал, не могло на свете существовать «несколько Ригелей». Не могло за тем самым плащом, которым теперь восхищались миллионы людей, скрываться несколько человек. А значит Джерар, взяв его имя как псевдоним, просто… Плюнул Ригелю в лицо, по факту встав на путь претворения в жизнь всех самых больших страхов «воображаемого друга». Джерар стал обрывать те связи, которые помогали Ригелю верить, что, несмотря на тот факт, будто люди его не видели, он все еще существовал.

Только его Джерар называл именем Ригель. Только к нему парень так обращался, когда хотел о чем-то сказать, но теперь это изменилось. И имя Ригеля перестало быть уникальным, перестало принадлежать только ему. Оно стало принадлежать «им» — им обоим, Джерару и Ригелю. Избранному и его «голосу на подкорке сознания». И даже это Ригель готов был простить.

Деля с Джераром всю свою не такую долгую жизнь, Ригель привык к тому, что у все у них было общим, и тогда, после болезненных размышлений, он все же готов был принять, что и его имя теперь для них стало общим. Парень видел в этом даже какой-то свой смысл. Возможно, Джерар и совершал ошибки, возможно, Джерар обижал его и лишал уникальности, но в то же время он давал Ригелю почувствовать себя достойным того, чтобы этой уникальности его лишали. Противоречивое чувство. С одной стороны, Ригелю было больно, а, с другой стороны, он чувствовал себя самым счастливым. Если Джерар взял его имя как свой псевдоним, значит в этом имени был смысл, значит оно не звучало для Избранного как пустой звук. А знать это и понимать, что для Джерара он не был никем, Ригелю было важнее всего в этой жизни. Опять же… Если у Джерара не было никакой конкуренции в мире Ригеля, то сам Ригель боролся буквально со всеми вокруг. С Камилой, с другими Избранными, а теперь со всеми игроками, зрителями и просто людьми, и все ради осознания этого факта, что только его имя Джерар мог использовать как частицу себя. И эта мысль Ригеля успокаивала. Успокаивала ровно до этого дня.

Беллатрикс. Джерар назвал мимо проходившую девчонку Беллатрикс. И он не просто назвал ее так, он сделал это назло. Чтобы доказать Ригелю, что мир Джерара вокруг него одного не крутился. Чтобы доказать Ригелю, что тот не мог влиять на него. А Ригель был осведомлен в этом и так более, чем достаточно, чтобы терпеть очередные дурацкие выпады в свою сторону. Зачем Джерар поступал так, как поступал? Почему он его обижал? Ригель догадывался: чтобы доказать, чтобы оправдаться, чтобы наконец почувствовать, будто он перестал быть ребенком, перестал быть тенью Камилы и наконец научился быть кем-то… и не просто «кем-то», а кем-то большим. И только одно Ригель не понимал: зачем Джерару было стремиться стать кем-то большим, когда он уже был всем для него?

За такими мыслями Ригель не заметил, как прошел час, а за ним еще пара минут, и вот наконец из арены в Офрис высыпали толпы людей. Дав крюк по всему этому небольшому, но такому необычному городу, Ригель вернулся назад. И вернулся назад лишь для того, чтобы услышать о новостях. «Дуэль Эллиз и Эйси закончилась победой волшебницы кислоты, в то время как нулевую, получившую травму, направили в медпункт». Слыша одну и ту же формулировку, но от совершенно разных людей, окружавших его, Ригель прокручивал в голове не тот факт, что эта дурацкая Беллатрикс покалечилась. Ригель прокручивал в голове то, что ее отправили в медпункт. В тот самый, куда Джерар устроился лаборантом.