— Конечно, ты не можешь предать Уильяма, — монотонным голосом произнесла Джулия, как школьница, отвечающая зазубренный урок.

— А что, если он сделает предложение?

Джулию как будто сильно ударили в живот. Она резко перевела взгляд на Софию.

— Кто?

— Как кто? Бенедикт, разумеется, глупая ты гусыня! Не думаешь же ты, что я про Уильяма, правда?

— Пожалуйста, прекрати.

София вскинула брови.

— Что такое?

— Я не могу выйти за Бенедикта, и ты это знаешь.

София отмахнулась.

— Мама переживет, что у него нет титула.

Отсутствие у Бенедикта титула было наименьшей из забот Джулии, но она предпочла не обсуждать эти вопросы с сестрой. Они задевали за живое, были частью прошлого. И пусть оно там и остается, надежно погребенное.

— Я не уверена, что переживет.

— Насколько ей известно, я заполучила себе графа. Да она на седьмом небе от счастья и, может быть, закроет глаза на Бенедикта.

— Кстати, как долго ты собираешься ждать, прежде чем разорвешь помолвку? — Джулия сглотнула. — Впрочем, какая разница. Он не делал предложения.

С Божьей помощью и не сделает.

* * *

Насыщенная янтарная жидкость кружилась в бокале, ее движение завораживало, но в конце концов прекратилось. Бенедикт опрокинул бренди в рот. Оно прожгло дорожку в желудок, и на мгновение гул окружающих разговоров заглох. Отлично. Он нарочно выбрал этот уголок клуба, потому что хотел избежать обычных вялых замечаний о погоде и бесконечных политических споров. После целого дня бесплодных поисков хороших лошадей одного бокала явно недостаточно. И это если не вспоминать о поцелуе с Джулией. Три дня прошло, а он до сих пор не может стереть из памяти ее аромат. Подняв палец, Бенедикт позвал лакея. Ему необходима целая бутылка, чтобы забыть тот поцелуй.

Потому что после первоначального колебания Джулия отвечала ему несколько секунд. Конечно, маловато, но вполне достаточно, чтобы распалить его фантазии. Достаточно, чтобы он вообразил себе ее податливое тело, откликающееся на куда более интимные прикосновения, чем поцелуй.

Бенедикт побарабанил пальцами по столу. Да где этот лакей?

— Знаешь, в последние дни ты сделался каким-то слишком жалостливым к себе.

Пальцы застыли над столом. Рядом стоял Аппертон в беспечно сбитом набок галстуке, с взъерошенными волосами, словно явившийся в клуб прямо из постели любовницы.

— Мне кажется, — продолжил Аппертон, — этот клочок муслина забрался тебе прямо под кожу.

Бенедикт ударил ладонью по столу.

— Я тебя не спрашивал! И как ты смеешь называть ее «клочком муслина»?

Аппертон подтянул стул и уселся, скрестив на груди руки и вытянув перед собой длинные ноги.

— Если бы ты сообщил мне ее имя, то, возможно, я не осмелился бы.

— Я только начал выпивать. Чтобы назвать тебе ее имя, мне придется хорошенько надраться.

Появился лакей с бутылкой бренди и вторым бокалом, который Аппертон тут же присвоил себе.

— Сыграем? — Он налил в каждый бокал на два пальца. — Я называю имя молодой леди. Если неправильно, пью я, а если угадываю, пьешь ты. Кто первый наберется как следует, тот и выиграл.

— И что за выигрыш? Если не что-нибудь полезное вроде породистой кобылы, то мне неинтересно. Я отлично напьюсь безо всяких игр.

Аппертон постучал пальцем по своему нетронутому бокалу.

— Ты понимаешь, что завтра проснешься с раскалывающейся головой, а на завтрак пожелаешь какую-нибудь гадость вроде почек или копченой селедки?

— По крайней мере, высплюсь.

Выгнув бровь, Аппертон отпил из бокала.

— Что, все так паршиво? Ну хорошо, давай заключим пари. Одна догадка и пять сотен фунтов, если я прав.

Бенедикт с грохотом стукнул бокалом о стол.

— Пари? Да к чертям собачьим твои пари! Именно из- за них я попал в эту неразбериху!

Аппертон изучал свои ногти.

— Действительно. А мисс Джулии ты о своих чувствах сказал?

Бенедикт заморгал и уставился на друга.

— Ой, только не надо смотреть так потрясенно. — Аппертон подался вперед. — Ты что, и правда надеялся скрыть это, с вашими-то супружескими шутками?

— Какими еще шутками?

— На музыкальном вечере, когда я дразнил вас и предлагал стать парой. Ну не такой же ты болван, чтобы забыть об этом! Еще мои сестры, которым медведь на ухо наступил, жестоко обращавшиеся с герром Моцартом и другими композиторами?

Раздражение пробилось даже сквозь изрядный туман, которым окутывало его бренди.

— Да, помню. И что из этого?

— Ну конечно, ты не заметил. Наверное, был слишком занят, изучая обои. Да на лице мисс Джулии можно было яичницу жарить — так она раскраснелась.

Бенедикт потряс бутылку.

— Да ты у нас поэт, с такими образными выражениями. Можешь дать лорду Байрону несколько уроков. Покажешь ему, как это делается.

— А, сарказм — последнее прибежище отчаявшихся. Смотрю, ты не рвешься отрицать, а это уже шаг в нужном направлении.

— Высказывай свою мысль, Аппертон, пока я не опрокинул тебе на голову эту бутылку.

— Ты не посмеешь совершить подобного святотатства по отношению к столь превосходному бренди.

Бенедикт сжал горлышко бутылки.

— Мы всегда можем заказать другую.

— Это верно, — поспешно согласился Аппертон. — Ладно, слушай. Как бы выразиться поделикатнее...

Бенедикт громко фыркнул.

— Когда твои сестры начнут попадать в ноты, тогда ты сможешь выразиться деликатно, но не раньше.

— Признаю свое поражение. — Аппертон отсалютовал бокалом. — В таком случае буду говорить, как есть. Не одного тебя смущали мои подколки. Мисс Джулии тоже было не по себе. И если тебя интересует мое мнение, она вполне могла бы принять твое предложение.

Бенедикт подался вперед.

— На что спорим?

— Вот черт.

— Что такое?

— Если ты так уверен, я понимаю, что уже проиграл. Что-то случилось?

Бенедикт посмотрел на друга. Конечно, они провели в согласии немало часов (одному богу известно, как сильно потом у них болели головы), обсуждая женщин, но он никогда не позволял себе говорить об этой конкретной леди. Бенедикт не мог поставить ее в один ряд с оперными танцовщицами, актрисами и прочими подобными красотками, которых частенько навешал Аппертон. По его мнению, Джулия выделялась даже среди более аристократичных светских дочерей. Она всегда будет выделяться. Да только после их поцелуя природа этого отличия изменилась. И обсуждать ее с Аппертоном, словно она какая-нибудь оперная певичка, было немыслимо.

И все же бренди согрело кровь и развязало язык.

— Я ее поцеловал.

Аппертон удивленно вскинул брови.

— Правда? И?

— Она отреагировала не так, как я надеялся.

Аппертон хохотал столь громко, что джентльмен, сидевший через два столика от них, сердито посмотрел на него.

— Пощечину влепила?

— Нет. — Если бы. Бенедикт подозревал, что гнев он пережил бы легче.

Ее ледяное поведение, вполне объяснимое, да еще открывшийся секрет — вот что заставило Бенедикта обратиться к своей первоначальной цели — просто купить породистую кобылу и уехать отсюда. В памяти было слишком много воспоминаний из прошлого, когда они вместе смеялись. Он хотел вернуть прежнюю Джулию.

— А что? — поторопил его Аппертон.

— Она ответила на поцелуй.

— И это ввергло тебя в такую печаль?

Бенедикт насупился.

— Какая еще печаль? Нет никакой печали.

— Конечно, нет.

— Да пропади оно все пропадом! Потом она опомнилась.

Аппертон допил остатки бренди.

— В таком случае есть очень простое решение.

Бенедикт сердито посмотрел на друга, заранее зная, что совет ему не понравится.

— Какое?

— Сделай так, чтобы в следующий раз Джулия снова перестала соображать.

Бенедикт некоторое время рассматривал свой бокал, затем поднес к губам.

— Следующего раза не будет. Она ясно дала это понять.

— Где твоя отвага, старина? — Аппертон хлопнул ладонью по столу, чем вновь привлек взгляды с соседних столиков. — Девушка тебе нравится. Нужно связать ее и сбить с ног. Не оставляй ей времени остановиться и подумать! Пусть она будет все время так занята тобой, что не поймет, чем ее ударили, пока однажды утром не очнется у тебя в постели. А к тому времени ты доставишь ей такое наслаждение, что все остальное перестанет иметь значение.