— Может и к лучшему. Неприятная работа. Хотя из меня мог бы получиться неплохой Учиха.

А, всё-таки Кумо помнит про влюблённость в Саске. Ну что же, и двое могут разыграть эту партию.

— Слишком мало гордыни, — фыркнула Сакура. — Думаю, он вообще не умеет признавать ошибки или просить прощение. Два раза чуть меня не прикончил, или даже три, маленьких девочек ведь имеют тенденцию насиловать и убивать, а он оставил моё бессознательное тело на скамье, уходя из Конохи.

— И вы всё равно пытались его вернуть? — голос звучал скорее ошарашенно, чем удивлённо.

— Можно на «ты», — поморщилась Сакура. — И да, дело принципа.

— Вы там все в своей Конохе сумасшедшие, что ли?

— А вы все в своём Кумо, — в голову ничего более умного пришло, — блондины?

Шии вдруг звонко рассмеялся, запрокинув голову. Его зонтик дёрнулся от резкого движения, и несколько больших капель угодили ему на подбородок, стекли вниз по белоснежной шее.

— Засчитано, засчитано, — мальчишеская улыбка блеснула зубами, и Сакура смущённо отвела взгляд, старательно делая вид, что вовсе и не смутилась, разумеется. Дурацкие гормоны. Дурацкие красивые блондины.

— Мой цвет волос немного темнее самого распространённого оттенка, — он что, подмигнул? Да нет, показалось, наверное. — И более присущ потомкам Клёна как раз, но чистокровным.

— У моей мамы ещё темнее, — нарочито подозрительно прищурилась на него Сакура.

— Все оттенки жёлтого золота, — пожал плечами Шии. — Если у неё более насыщенный цвет, я не удивлюсь. Ещё зеленые глаза много у кого из потомков, этот ген не имеет тенденцию прятаться. Не смотри на меня так, мои родители оба блондины. Судя по фотографиям, у меня глаза матери.

Они вышли к полуразрушенному каменному мосту, перекинутому через быструю реку. Металлические перила заржавели и от них почти ничего не осталось, да и камень местами был неотёсан, словно мост нарочно сузили чакрой, чтобы повозка не смогла проехать.

— Бабушка Мидори, наверное, очень долгий проделала путь в ближайшее почтовое отделение, — сказала самой себе Сакура, печально глядя на узкую дорогу, опасную для пожилого человека. В глазах предательски щипало. — А она ведь намекнула, что отправила до этого маме много писем, или хотя бы несколько. Ты представляешь? Старушка, совсем одна на этих дорогах. И даже родная дочь не отвечает… а она ведь так ждала, наверное… из года в год… ходила на почту, писала в пустоту, а ей каждый раз говорили: «писем нет».

Шии обернулся на неё, и его взгляд понимающе смягчился, остановившись на покрасневших глазах своей спутницы. Свободной от своего зонтика рукой он взял её за ладонь и потянул за собой на мост.

— Мы идём к ней, — обнадёжил. В тёмных глазах мерцали отблески пасмурного осеннего дня. — Осталось, по моим расчётам, около двух часов, и мы держим темп. Она пригласит нас внутрь, обнимет тебя, заварит нам трав с огорода в каком-нибудь старинном чайнике… расскажет про страну Клёна, про Чихо… про наших предков, нашу историю.

По обе стороны моста, на одинаковом от него расстоянии, но довольно далеко друг от друга, виднелись две полуразрушенные башни, тёмные от пожара и заросшие травой. «Там, должно быть, дежурили пограничники» — догадалась Сакура. Чувство глубокой печали и безысходности всколыхнулось в груди. Важно ли, кто убил ниндзя Клёна, которые там сидели? Коноха? Кумо? Вряд ли задание Белого Клыка заключалось в пожатии рук и мирных переговорах, а качественная засада, способная изменить внешнюю политику всего континента, требует крови. Обе Деревни приложили руку к опустошению этих прекрасных земель, чужих и родных сердцу одновременно, на обеих висело клеймо страшного греха за страх и смерть, что они сюда принесли. У войны злое лицо. Люди умирают за своих близких, по случайности, или наевшись вкусно и досыта пропаганды, так можно ли винить заложников системы, которые в любом случае не смогли бы выбраться из колеса бесконечной обиды, ярости и ненависти? Понятно, что великим мира сего присуща жадность, а вместе с ней жестокость, но за что они обрекли на такое горе гражданских? За что так с бабушкой Мидори, одинокой, последней, за что так с мамой, которая до сих пор бежит от прошлого, сломя голову?

Шии тоже потомок из Чихо, он старше; он, возможно, и вовсе родился на этих землях. Как умерли его родители? Какая случайность, разве нет, что война закончилась, а их не стало после иммиграции в Кумогакуре, что ребёнок вырос без историй предков, без традиций, без альтернативного взгляда на жизнь? А она сама разве лучше? Философией Воли Огня детей чуть ли не с ложки кормили в Академии, а причём тут огонь и самопожертвование, «самосожжение» ради высшего блага, когда всё дело в ладонях, потому что кровь возвращается к красным клёнам?

Сакура хотела сказать ему. Мысли рвались из головы, но язык не находил нужных слов, которые не звучали бы как повод пойти под трибунал за предательство. Но Шии, кажется, и сам всё понимал. Он не отпустил её руку, только крепче сжал, безмолвно, не встречаясь взглядом. Оставалось только идти вперёд.

— Ты помнишь дом родителей? — спустя целую вечность спросила Сакура. Его зонтик чуть дрогнул от резко окрепшей хватки. Сначала казалось, он не ответит.

— Смутно, — голос чуть охрип, будто от кома в горле.

На этот раз уже она чуть крепче сжала чужую ладонь.

— Мы найдём его, — тихо пообещала. — Бабушка сказала в письме, что дома там крепкие. Ты войдёшь туда, а там будут фотографии, одежда, книги.

Шии не смог на это ничего ответить.

Они сошли с моста и продолжили идти дальше, не размыкая рук, потому что вся правда, всё сердце — в ладонях. Так говорила мама. Они с папой пасмурными и дождливыми днями сидели на балконе с чайником ройбуша, укрыв ноги пледами, и их ладони были сцеплены в нежный замок, несмотря на пот и наверняка затёкшие мускулы. Это ли не любовь, маленькие украденные традиции мёртвого государства, исчезнувшей страны, на двоих? Что-то личное, где понимание не требует слов, а тишина приветствуется?

Они шли вперёд, и под ногами всё так же чавкала, хрустела, скользила вездесущая кровавая листва, смешавшаяся с чернозёмом и грязью от старой насыпной дороги. Обнажённые деревья всё никак не заканчивались. Сакуре порой мерещилось, что она чувствует на себе взгляды, но её собственные скромные способности сенсора подтверждали, что кроме них с Шии в лесу никого не было. Только капли ритмично и мерно орошали землю, словно слёзы, и барабанили по красным бумажным зонтикам. Она даже боялась представить, что чувствовала чакра её спутника. Шии держал её за руку крепко, и этот жест говорил слишком много и слишком мало одновременно, но этого, как ни странно, было достаточно. Она не хотела спрашивать, потому что догадывалась — ответа не будет. На лёгком ветру ветви деревьев качались, и всполохи несуществующих, наверняка давно умерших, чакр появлялись и исчезали тихо, бесшумно, как само дыхание смерти. И, тем не менее, с напряжёнными осанками, не сбавляя темпа, Сакура и Шии держались за руки, толкаясь зонтиками, но шли вперёд.

«Дайте нам пройти» — думала она вопреки здравому смыслу, ведь призраков же не существует. «В нас ваша кровь, пожалуйста, пропустите». А ветви всё качались, будто в безмолвном разговоре, и прошибал холодный пот, и бежали мурашки по коже. Сколько оставленных теней, сколько погибших.

— Совсем немного осталось, — шепнул Шии. В тёмных глазах решимость, упрямство и страх. Она знала, что смотрит вперёд точно так же.

Миновали овраг, спустившись и поднявшись. Дождь начал успокаиваться, когда они вышли из леса. Пересекли ручей по деревянному подгнившему мостику. И вдруг… и вдруг почти отцветшие подсолнухи, их коричневое и мрачное море, а за ним каменные стены заборов.

— Вот мы и здесь, — выдохнул Шии.

Сакура, схлопнув зонтик, пустилась бегом к распахнутым воротам.

— Подожди! Подожди, не спеши! Сакура!

Но она не хотела ждать. Бабушка, там же бабушка, больная или умирающая, совсем без надежды в таком мрачном месте. Ноги несли её куда следует. Ворота, главная дорогая, домов примерно сорок, и — ветер взвыл, как голодная собака, сколько здесь было жизни.