Мусоля всё это в голове, я совсем разозлилась, даже ладони зачесались, потом вдруг закололи, будто на ежа наткнулась, стали горячими. И, гром мне в ребра, в подставке под бутылью что-то зашевелилось, забулькало. Я убрала руку. Стихло. Прикоснулась снова. Нутро подставки опять ожило. Я слушала звуки, как завороженная, пока не задела красный краник, и на пальцы не выплеснулась горячая вода. Ай! – я отдернула кисть. Ничего себе! Духи, вода же холодной была! Как она нагрелась без огня и хвороста?! Укуси меня блоха! У прошлых людей всё странное было.

Я постояла немного, поражённая, пытаясь понять, что происходит, потом плюнула и пошла за ведром. Решила: никому не скажу про найденную воду, лучше устрою так, чтоб мой уход навсегда запомнили! А то, погляди-ка, все с утра уже поставили на мне крест. Я ещё тут, а уже чужая, ненужная, словно пепел от костра. Не меня помнить будут, так хоть ведро с водой!

Так и вышло: соседи столпились у прохода, глаза округлили, не понимая, в чем дело. Мама причитала. Младший братец смотрел на нас, разинув рот, и вдруг потянулся к защёлке.

– Только попробуй открыть. Руку отрежу, – рявкнула я и побежала к нам.

Судя по надвигающемуся шуму, так Бас меня и послушал… Предатель сопливый!

Меня колотило от страха и возмущения. Я задёрнула шторку в своем углу и ступила в давно не видевший воды железный таз с отколотыми краями. Сбросила одежду, чувствуя, что странное покалывание разошлось из ладоней по всему телу. Оно увеличивалось, словно по коже кто-то щёткой водил. Духи, что за напасть такая?!

Я отбросила назад неприятно коснувшиеся голой груди волосы и, затаив дыхание, вылила на себя целый ковш горячей воды. Тотчас моё тело, пронизанное ломаными световыми разрядами, затряслось и скрутило. В ушах затрещало, перед глазами посыпались искры, сердце в груди больно сжалось, и я рухнула на пол.

Я очнулась среди криков и суеты. Братья, воины, соседи окружили меня. Все, как один, в заскорузлом от пота и пыли тряпье и обносках. Кто-то жреца кликал, кто-то к духам взывал, размахивая руками и тряся дредами, кто-то из женщин вопил: «Прóклятая, она проклятая», оттягивая к себе чумазых ребятишек. Отец расставил худые жилистые руки, пытаясь прикрыть мою наготу. Бубнил, прогоняя зевак. Только его никто не слушал. Степняки продолжали шуметь и таращиться. Мама придерживала мне голову, испуганно заглядывая в глаза. Бас шикал на мелких братьев и щупал мою ногу с опаской – не померла ли.

А я лежала на полу, распластанная и едва живая. Во рту был такой привкус, словно железяку лизала, в ушах звон, в груди хрип.

Скоро явился управ, хмурый, как туча, и жрец Акху. Только ему удалось разогнать глазеющих, сказав зловещим шёпотом пару фраз. Он начал ходить по кругу и смотреть в упор то одному, то другому, любопытных мигом смело. Акху наклонился надо мной, пощупал шею, руку. Покачал головой и сказал: «Торопитесь» и еще что-то, явно нехорошее. И родители заторопились. Одели меня быстро, посадили на единственного своего псидопса. Отец пробормотал сипло: «Так суждено тебе, дочка. Духи велели», и глаза отвел. А маму в последний момент жалко стало: её серое лицо страдальчески вытянулось, нижняя губа затряслась, будто не меня, а её глоссам продают. Охала опять же беззвучно. И я не выдержала, сказала так, чтобы только она услышала: «На тридцать втором, в проломе еще вода есть. В большой бутылке…».

Солнце жгло сквозь штаны и длинную вязаную фуфайку. Казалось, будто и платка поверх головы не было, потому как белые лучи били в самое темечко. Я бы сбежала, но куда мне: слабость дурацкая, даже на псидопсе еле сижу. Никак не получалось не думать о том, что вот-вот могу окочуриться. А ведь могу, – нутром чуяла. Наверное, потому и Акху ничего делать не стал, хотя всегда, если с кем болезнь случалась, порошок давал, иголкой тыкал. Или проданным помогать не положено?..

Я склонила голову, борясь с тошнотой. Видеть наши просторы, окаймленные горами, было невмоготу. Это раньше я любила забраться повыше, во-он на ту скалу, раскинуть руки и птицей себя представлять, которая куда хочет, туда и летит. Без всяких границ и правил. Хорошо там было, на верхотуре, свободно… Эх, какая же я глупая была! Тоже мне птица, полудохлый воробей на зажарку.

И вдруг сквозь зной меня дрожью пробило: рассказы Шески вспомнились. Лучше бы упасть замертво прямо тут. Но почему так жить хочется?! Просто отчаянно!

Скалы сменились невысокими холмами, подёрнутыми выжженной солнцем травой. Ветер развевал концы моего платка, сшитого из лоскутов, запутывал их в длинной шерсти псидопса. Вдали показались кусты и деревья, поначалу редкие, затем растущие плотной стеной, – лес, который я никогда не видела. И, значит, мы приблизились к территории глоссов. Мои поджилки затряслись ещё сильнее. В ладонях опять закололо, пальцы мучительно сжались. Духи, не хочу биться в искрах опять!

Я качнулась и закусила губу. Голова кружилась. По ладоням и кончикам пальцев нет-нет, да пробегали искристые колючки. Я ухватилась покрепче за кудлатую шерсть псидопса, боясь упасть. Говорят, у прошлых людей псидопсов не было, бегали повсюду маленькие смешные псы, которые только и делали, что лаяли. Врут люди и не краснеют. Наш псидопс как гавкнет, так уши у всех заложит. Только делает он это реже редкого. Может, от того, что под густой свалянной шерстью, которая местами свисает, будто старухины космы, одни кожа да кости. У нас обычно толком объедков не остается, а псидопсам для мощи много надо.

Я услышала, как Саро и Мага, воины, что нас сопровождали, перешёптывались:

– А вдруг за эту странную Лиску воды не дадут?

– Угу, опять свалится в искрах вся. Тогда точно не дадут.

– Да уж. Хоть бы на пару часов открыли шлюзы. Акху сказал, обратно ее не привозить, а передать жрецу ихнему, главному. Пусть с прóклятой глоссы разбираются. Чтоб их всех там перекосило!

– И то верно, – воодушевился Саро. – Пусть духи их покарают, выкосят, как прошлых людей, а наш клан переберется к озеру. То-то заживём!

– Не болтайте глупостей, – буркнул побагровевший, как пустынный камень, отец, но эти нечесаные жерди никакого внимания на него не обратили. По лицу отца я поняла, что ему за меня стыдно. Стыдно иметь такую дочь-уродку. И даже глоссам отдавать стыдно.

Мне так дурно на душе стало, хоть вой. А потом я, наоборот, разозлилась и решила не показывать ничего. Выпрямилась, и случайно так искрой шарахнула по загривку псидопса, что тот аж дёрнулся. А я чуть не свалилась наземь.

Саро и Мага болтали о том, что разбойников, видать, в горы оттеснили – давно уже не налетали на степи. Но я не слушала их болтовню. Мне сейчас что разбойники, что бешеные козлограссы, что наши воины, которые от напастей должны были защищать, что глоссы – всё было едино.

Лес был всё ближе. С маленькими деревцами, покрытыми порыжевшими от солнца листьями по краям, зеленеющий от светлого до густого оттенка дальше, в глубине чащи. От такого количества деревьев мне было не по себе, а воздух стал каким-то сладким, словно ненастоящим. Впереди показался забор, ворота и башня из дерева.

– Застава, – важно сообщил Мага, а Саро втянул голову в плечи.

Стражники-глоссы вблизи выглядели свирепо. С дозорной башни за нами следили пара лучников со зверскими рожами. Все мои сопровождающие, как один, поклонились. К нам подошел здоровенный воин со шрамом через всё лицо.

– Куда, соленые, собрались?

Мне захотелось стать размером с блоху и зарыться в шерсть псидопса.

– Везём дань, – пискнул Саро, словно ему нос в сливу скрутили.

– Девушку по договору, – сипло поправил смельчака отец. – Её велено Главному жрецу доставить.

– Нет его. Везите, как обычно, казначею.

Глосс в доспехах из толстой кожи бесцеремонно сдёрнул мой платок. Осмотрев меня, осклабился и провёл грязным пальцем по моим губам. Я отпрянула, напоказ вытерла их ладонью. Стражник замахнулся было, чтобы дать мне пощечину, но остановился в последний момент. В моих пальцах снова жарко закололо. Шарахнуть бы здоровяка искрами! Жаль, не знаю, выйдет ли. Да и лучники на нас нацелились для порядка. Что им стоит спустить тетиву?