— Что вы говорите?! — вырвалось у Эммы.

Новость меняла все ее планы.

— И когда же мама этой малютки вернется? — пытаясь сохранять равнодушный тон, поинтересовалась она, улыбаясь девочке, которая, очевидно, чтобы насолить няньке, старалась покрепче прижаться к юбкам дамы. Эмма погладила ребенка по головке. Волосы у маленькой Энн-Мери были темнее, чем у матери, но такие же вьющиеся и шелковистые, и касаться их было так же приятно.

— Да не знаем мы, — вздохнула в ответ Милия. — И оттого только труднее. Детям во всем нужна точность. Ладно, приятного вам аппетита! А если Энн-Мери вам надоест, я заберу ее…

Нет, вот этого-то мадам де Мортфонтен вовсе не хотела! Оставаться здесь до бесконечности со своими людьми она не могла, рано или поздно на них обратят внимание. Ей надо было поподробнее разузнать, куда и зачем отправилась Мери. Так что Энн-Мери, которая с радостью ответит на любые вопросы, может оказаться очень даже полезной. Эмма постаралась завоевать благосклонность девочки, позволив той поиграть со своим веером. Она почти не прикоснулась к ужину, хотя еда была восхитительная, — ведь не голод ее томил, а жажда мести.

Энн влезла на скамью и уселась рядом с дамой.

— А давно твоя мама уехала? — спросила Эмма шепотом, чтобы не привлекать внимания хозяина таверны, который в этот момент старался оттащить ветерана к лестнице.

Энн-Мери была явно польщена вниманием посетительницы к своей особе, потому заторопилась с ответом:

— О-о-отень давно! И Ники тозе!

— Ники… это, наверное, твой старший брат? Да, детка?

— Да! — усиленно кивая, воскликнула Энн, старательно обмахиваясь веером, что, надо признать, получалось у нее весьма комично.

— И куда же они уехали? — продолжила допрос Эмма.

Малышка пожала плечами — совсем как отец.

— Отень, отень, отень далеко… Знаесь, они отпьявились за сокьовиссем! — гордая тем, что может проявить полную осведомленность, сообщила девочка прямо в ухо даме.

— Неужели за сокровищем? — удивилась Эмма.

— Тссс! — малышка поднесла пальчик к губам. — Это зе секьет!

— А-а-а… Ну, если это секрет, тогда, может быть, ты мне скажешь, когда мама обещала вернуться?

— He-а. Не знаю! Папа сказал — скоё, знатит, скоё. Папа всегда все знает.

Эмме было достаточно сказанного, чтобы принять решение. И она кивком подала условный знак одному из своих людей.

Никлаус показался на лестничной площадке: он уложил ветерана спать, и теперь можно было спуститься в зал. Сообщник Эммы тем временем выскользнул во двор и коротким свистом позвал Джорджа и остальных. Услышав свист, Никлаус замер на середине лестницы и навострил уши. Нет, больше не повторился, значит, показалось… Он постарался отогнать внезапно нахлынувшее на него неприятное предчувствие, но прикрикнул на щенка, вертевшегося с лаем около приезжей и Энн-Мери, довольно грубо:

— Молчать, Тоби!

Тоби не унимался, и хозяин с чарующей улыбкой на губах направился к столу, за которым сидела дама. Однако прежде чем он успел что-либо сообразить, та прижала к себе девочку, не давая сдвинуться с места, молниеносным движением выхватила откуда-то пистолет, взвела курок и приставила дуло к виску ребенка.

Энн закричала — не столько от страха, сколько от изумления, а Никлаус так и застыл в двух шагах от них, пораженный в равной степени скоростью действий странной посетительницы и полной неожиданностью ее поступка.

Этим моментом замешательства воспользовались Джордж и его люди: они тут же ворвались в зал. Милия, собравшаяся подать куропаток, но перепуганная насмерть бряцанием оружия и разбойничьим видом ворвавшихся, уронила блюдо, еда разлетелась по полу.

— Только попробуй дернуться, Никлаус Ольгерсен, — спокойно предупредила Эмма. — Одно неверное движение, и с твоей дочерью будет покончено.

Совершенно не сознающая опасности, скорее, заинтригованная всем, что происходит вокруг, девочка принялась извиваться, чтобы выбраться из тисков, которые были ей неприятны. Никлаус смертельно побледнел.

— Энн, не смей шевелиться! — приказал он.

Окаменев от непривычной строгости отца — такого тона она сроду от него не слышала, малышка замерла. А может быть, и она уже поняла: то, что происходит, более чем серьезно.

— Кто вы, сударыня? — сдерживая бешенство от того, как ловко его провели, осведомился Никлаус.

Вместо ответа Эмма снова сделала знак своим людям. Трое из них схватили Милию и поволокли ее к лестнице, обещая множество удовольствий, четверо других, достав веревку, двинулись к хозяину таверны. Мадам де Мортфортен сочла момент благоприятным, чтобы откинуть с лица вуалетку, и Никлауса потрясли прочитанные им в ее взгляде жестокость и решимость не останавливаться ни перед чем. Несмотря на огромное желание броситься к этой дряни и освободить своего ребенка, он вынужден был стоять едва ли не по стойке «смирно»: такая ни секунды не помешкает и исполнит свою угрозу!

Никлаус позволил привязать себя к столбу. Сердце его разрывалось на части, но он не терял надежды на то, что этим людям попросту нужно временное укрытие, и потому через несколько часов или, в худшем случае, несколько дней, незваные гости уберутся, оставив его семью в покое.

— Дело сделано, мадам! — воскликнул Джордж.

Никлаус и сам чувствовал, что сделано, да еще как старательно сделано: веревка буквально впивалась в его запястья, так туго была завязана. Эмма убрала пистолет от головы ребенка, и девочка сразу же принялась изо всех сил колотить предавшую ее даму своими пухлыми кулачками и кричать:

— Злюка! Злюка! Ну, погоди!

Эмма наклонилась к ней, схватила за плечи и, глядя малышке прямо в глаза с немыслимой злобой и ненавистью, зашипела:

— Если ты хочешь когда-нибудь увидеть свою мамочку, паршивая девчонка, советую не шевелиться!

Энн настолько изумило и напугало поведение дамы, что она съежилась, перестала размахивать руками, кричать и даже дышать. Тем более что и Никлаус попросил:

— Слушайся, Энн. Стой спокойно.

Девочка посмотрела в сторону отца и кивнула. Сердце ее отчаянно билось. Еще больше, пожалуй, чем все остальное, ее ужасала теперь внезапно наступившая тишина, нарушаемая только доносившимися сверху воплями Милии вперемежку с хриплыми возгласами насильников.

Ольгерсен подумал о мертвецки пьяном старом солдате, который спал там неподалеку. Нечего рассчитывать на то, что спасение придет от него! И нет никакого выбора — только подчиняться приказам этой женщины, чья красота сравнима разве что с ее жестокостью.

Эмма подошла к нему очень близко и провела пальцем по лицу, застывшему, словно маска.

— Не могу не признать: у Мери хороший вкус, — усмехнулась она.

Никлаусу показалось, весь его мир перевернулся вверх тормашками. И он повторил раз уже сказанное, совершенно растерянный:

— Черт побери, да кто вы такая?

Женщина отошла на пару шагов, вытащила из-за корсажа письмо, посланное Мери Корнелю, и сунула ему в нос:

— Уж будто ты не знаешь, мой миленький, ох какой миленький Никлаус, уж будто не знаешь — ты ведь готов был следовать за своей Мери куда угодно, лишь бы меня обобрать!

Никлаус побледнел как смерть, сжал челюсти, чтобы не выругаться — в свой адрес, надо же было оказаться таким дураком!

— Эмма…

Потом в свою очередь безрадостно усмехнулся — как только он мог позволить себя привязать? Понимая, что терять уже нечего, он попытался хотя бы выиграть время.

— А кто из них Тобиас? Пора бы мне наконец познакомиться со свойственниками! — произнес он, изо всех сил стараясь говорить спокойно.

— Тобиас? Ты имеешь в виду моего дорогого муженька? Ах да, понимаю… Мери же была слишком занята, слишком влюблена в твое милое личико, чтобы поинтересоваться, что с ее родственником, как он… Конечно, конечно, ей это неизвестно… Знаешь, беда какая? Видишь ли, Никлаус, не удастся тебе с ним познакомиться. Умер мой муженек. Это я его прикончила — по одной-единственной причине: только потому, что он сдуру попытался встрять между мной и Мери!