Мери бросила на него притворно разгневанный взгляд, но тут же снова утонула в океане любви к яростно сжимавшей ее в объятиях дочке.

— Я уверен, — откликнулся Никлаус, — что очень скоро тебе будет так же нескучно с собственными бандитами!

— Ох, твоими бы устами… — Вандерлук влюбленно посмотрел на жену. Они с Мод действительно намеревались в самое ближайшее время обзавестись наследниками.

— Ну-ка, ну-ка, посади меня к себе на плечи, крестненький! — скомандовал Никлаус-младший.

— Слушаю и повинуюсь, полковник! — шутливо откозырял Ганс и немедленно выполнил пожелание ребенка.

Тот раздулся от гордости. Шустрый, умный и веселый мальчик — истинный покоритель сердец — не упускал случая позабавиться и втянуть в свои шалости сестру, такую же неустрашимую и неутомимую, несмотря на то что была еще по-младенчески пухленькой и неуклюжей. В свои два года Энн знала не меньше слов, чем Никлаус-младший, но выговаривала еще не все звуки. Мери обожала, поддразнивая дочку, называть ее болтушкой, отчего малышка приходила прямо-таки в исступление. Правда, ненадолго — дуться дольше нескольких секунд не позволял характер, и по прошествии этого «срока» она тут же принималась щебетать и ласкаться. Однако оба прекрасно умели и слушаться, и помалкивать, если папа выдвигал свои требования, а мальчик начинал уже и помогать отцу, выполняя нехитрые, но требующие аккуратности и сноровки поручения — такие, к примеру, как собрать яйца в курятнике и сложить их в корзину. Правда, чаще все сводилось к куриным бегам, если не скачкам, потому что неизменный спутник Никлауса-младшего — щенок — начинал с беззлобным лаем гоняться за цыплятами, а ребенок носиться за ним, подражая тявканью. И тогда Мери с огромным трудом выдавливала из себя каплю серьезности, позволявшей выбранить обоих проказников.

Что же до Энн, также неизменно околачивавшейся поблизости от брата, то она уже научилась разбивать собранные Никлаусом-младшим яйца над салатницей и очень интересовалась готовкой. Стоило Милии или матери заняться стряпней, девочка была тут как тут, с высунутым от усердия язычком и тянущимися вроде бы к работе ручонками. Но как только кухаркам случалось отвернуться, рот шалуньи уже был полон, руки вымазаны до локтей, а мордочка сияла от радости, что удалось напробоваться вволю подобной вкусноты.

Не счесть было и случаев, когда Мери с замиранием сердца следила за тем, как оба ее ребенка карабкаются на орешник, уцепившись за нижние его ветви, и как Никлаус-младший тянет руку к сестре, чтобы помочь ей залезть вместе с ним на верхушку; за тем, как они слоняются между ногами лошадей; как зарывают посреди свинарника шкатулку, битком набитую разноцветными камешками, стекляшками, позолоченными пуговицами, собранными бог весть где, — их сокровищами, их кладами, которые они намерены были защищать до последней капли крови…

Эти двое точно были рождены для приключений!

У них хватит для этого характера, темперамента, изобретательности и воли, не говоря уж об удивительном свойстве не подцеплять никаких хворей, — а ведь без детских болезней не обходится ни один ребенок на свете. Но только не Энн-Мери и не Никлаус-младший. Они здоровы всегда!

Если бы Мери и ее муж не были убеждены, что их дети способны легко перенести все тяготы и неудобства морских путешествий, они, конечно, отказались бы от своих планов. А сами дети… в отличие от Милии, начавшей причитать и плакать, едва услышала, что хозяева намерены продать таверну и отправиться в плавание, малыши завопили в один голос: «Урррааа!!! Вот это будет весело!» — и глаза их засияли восторгом.

— Пора нам все-таки трогаться в путь, — вздохнула Мод, видя, что мужа не оторвешь от старых друзей. — До следующей остановки нам ехать довольно долго…

Сама она тоже загрустила, сразу же привязавшись к Ольгерсенам.

— Ты права, дорогая, — откликнулся Вандерлук, бережно опуская на землю Никлауса-младшего.

Они медленно двинулись к повозке, которая была к тому времени уже завалена припасами, собранными Милией в дорогу, и подарками.

— Не знаю только, скоро ли мы теперь увидимся-то, — продолжил Ганс. — А вы когда в дорогу?

— Как только сможем, так сразу и отправимся. Нужно время на то, чтобы найти покупателя, все бумаги оформить. Надеюсь, до зимы управимся, а то ведь придется выжидать еще сезон. — Никлаус вздохнул.

— Дружба не ржавеет и не убывает от времени, старина, — ответил на этот вздох Вандерлук. — Это как честь: никуда не девается. Мы всегда помним о вас. Берегите себя!

— И ты, старина! И вы…

Никлаус схватил сынишку, который цеплялся за штаны крестного, пытаясь того удержать, — все-таки скорее играя, чем грустя из-за будущей разлуки. Никлаус-младший никогда ни о чем подолгу не печалился.

Они еще немного постояли, помахали вслед отъезжавшим, но потом дети стали проситься на землю — им хотелось вернуться к играм. Милия потребовала, чтобы сначала они умылись. Проказники согласились, но вздыхали при этом тяжелее некуда.

— Тоби вполне мог бы с этим справиться сам! — заявил Никлаус-младший, и его идея была тут же подхвачена сестренкой.

— Ой-ой, да-а-а! Тоби обозя-а-а-ет сиколат!

Словно в подтверждение, щенок затявкал.

— Давайте, давайте, баловники, — поторопила детей Милия. — И чтобы я больше не слышала ни звука против, иначе — клянусь! — этот пирог будет последним, какой вы в жизни распробовали!

Обещания оказалось достаточно, чтобы они успокоились.

Оставшись одни во дворе, Мери и Никлаус обнялись. Руки и лица их были вымазаны шоколадом: Энн-Мери потрудилась на славу.

— Наверное, нам стоило бы последовать примеру детей и умыться, но я тут сообразил, что можно избавиться от остатков шоколада другим способом.

— Каким же?

— Айда со мной на конюшню — покажу.

Мери не задумываясь пошла за мужем. В конюшне они вскарабкались на самый верх сеновала, и Никлаус втащил туда же приставную лестницу, чтобы дети уж точно не застали их врасплох.

Мери тем временем развязала ленту, придерживавшую волосы, и осматривалась, выбирая уголок поуютнее, чтобы там устроиться. Никлаус еще возился с лестницей, не шел, и она вдруг вспомнила совсем другую конюшню… другую, но очень похожую… и другую соломенную подстилку… ту, на которой они впервые любили друг друга с Корнелем. Мери закусила губу. Она не сказала, не решилась сказать Никлаусу о том, что сделала несколько дней назад, не сказала, заранее уверенная в том, что он воспротивится.

Неделю тому назад она отправила Корнелю в Брест письмо, которое должны были переслать ему туда, где он находится. В письме она рассказала другу все: о своей жизни, о Никлаусе, о детях, о таверне и о все той же навязчивой идее, связанной с сокровищем, которое некогда ей хотелось разделить с ним. Мери закончила свое письмо просьбой о помощи, в том числе и его помощи как компаньона, способного найти судно, на борт которого они все могли бы взойти. Если, конечно, он простит ее молчание и зло, которое она, нет никаких сомнений, этим своим молчанием ему причинила.

Ну а зачем было говорить? Придет ответ — она всегда найдет удобный случай, чтобы сказать об этом Никлаусу и успокоить мужа.

Ее чувство к Корнелю было, как вспышка молнии — яркая, но короткая, если сравнивать с тем чувством, с тем костром, тепло которого растекается сейчас по ее жилам.

Она обняла Никлауса и мгновенно забыла о письме, о Корнеле, обо всем на свете — с таким пылом муж любил ее и с таким пылом она любила своего мужа.

Однако им все же пришлось прерваться — снизу донеслись, приближаясь, голоса детей. Дверь конюшни скрипнула. Никлаус-младший и Энн-Мери, перешептываясь, пробирались в свое излюбленное убежище.

Никлаус быстро прикрыл твердой ладонью рот Мери, которая уже и сама пыталась, как обычно в таких случаях, сдержать стон.

— А я тебе говорю, что сам слышал, как они об этом разговаривали! — сказал мальчик.

Тон его голоса был очень серьезным, и родители тотчас насторожились, прислушиваясь.